Часть I.

Золотой обоз

Глава 1.

Таинственная пропажа

Весьма секретно

Его Высокопревосходительству Господину главному начальнику III отделения  Собственной Его Императорского Величества канцелярии Генерал-адъютанту Бенкендорфу.

Настоящим имею честь доложить Вашему Высокопревосходительству, что вчерашнего дня  из  г. Тавриза прибыл  военный обоз № 3411 из шести повозок с ценностями, кои выплачены  Персией в качестве контрибуции России по мирному договору. В сундуке под №8 выявлена пропажа золотых монет в совокупном числе 4 500 штук. Приняты надлежащие меры к отысканию оного. Сургучные печати по пути следования не нарушены. Обозный офицер взят мною под строжайший арест. Учинено следствие.

Действительный Статский Советник фон Фок.

Санкт-Петербург.

Октября 14 дня 1828 г. №146.


Серебристо-синее пространство балтийского неба затягивали  чёрные, как дёготь грозовые тучи. Штормило второй день. Холодный северный ветер гнал к берегу аршинные волны, безжалостно разбивая их о серый гранит Английской набережной. Море сливалось на горизонте с облаками, образуя единую зловещую пустоту, будто существующую отдельно от всего остального, понятного людям  мироздания. Эта потусторонняя неведомая человеческому разуму субстанция дышала, двигалась, наливалась свинцовой тяжестью и тут же раскалывалась на части, оглушая землю громовыми раскатами. Молния, словно копьё Люцифера безуспешно сражалась с куполом Адмиралтейства. К Петербургу приближалась буря.

Император Николай I стоял у окна, заложив руки за спину и, казалось, совсем не слушал докладчика, внимательно наблюдая за сменой караула. Разводящий, молодой офицер, увидев лик Государя, растерялся и невольно сбился с ноги, но тут же поправился и, отдав честь поворотом головы, зашагал, вытягивая носок,  по скользкой брусчатке  Дворцовой площади.

­– Это ведь не просто воровство, Александр Христофорович. Это насмешка над памятью тысяч моих солдат. Ценою своих жизней они возвеличили мощь Российской Империи. А вы говорите: «Обнаружена пропажа в количестве…». Это, если хотите,  вызов всем нам, – монарх резко повернулся на каблуках и, глядя в глаза Бенкендорфу, едва сдерживая гнев, спросил, – кто отправлял золото из Персии?

– Полномочный министр при тегеранском дворе статский советник Грибоедов, Ваше Величество. Он самолично собирал  сей фурштат[1] в Тавризе, и опечатывал каждый сундук, –  генерал вытянулся во фронт, словно часовой у полкового знамени и  почувствовал, как от напряжения сводит судорогой скулы.

– А почему вы арестовали прикомандированного к обозу полковника? Вы что же, располагаете сведениями о его причастности к воровству? – прохаживаясь вдоль стены с гобеленами, осведомился  самодержец.

–  Никак нет, Ваше Величество. Но пока идёт следствие, мы не можем его освободить.  К тому же сведения  об исчезновении монет должны храниться в сугубой тайне, дабы мы имели возможность наблюдать за поведением остальных лиц, коим поручалось обеспечить  сохранность груза.

­­– А Грибоедову  вы то же не доверяете? – удивлённо поднял голову Император.

–  Ваше Величество, я обязан держать под подозрением  всех, кто отвечал за доставку контрибуции.

– Кому собираетесь поручить расследование?

– Надворному советнику Самоварову, Государь.

– Какая забавная и простонародная фамилия. Кто  таков? – вопросительно вскинул брови Николай Павлович.

– Вы правы, Ваше Величество, его род  не дворянского происхождения.  Отец его – Авдей Самоваров, сын полкового священника, начал службу  гренадёром. За битву при  Рымнике   был представлен к званию прапорщика. А двумя годами позже, он один из первых ворвался в осаждённый  Измаил, за  что был удостоен чести  принять  из рук генерала-фельдмаршала Суворова орден Святого Владимира III  степени. Получив дворянство, Самоваров ушёл в отставку, и поселился  в дарованном имении под Калугой. В том же году Авдей женился на дочери полкового маркитанта и у них родился сын – Иван, впоследствии окончивший университет и выбравший гражданскую службу.  Сей чиновник старателен, обладает исключительной работоспособностью и, главное, он разработал собственный способ разгадки разного рода преступлений с помощью построения логических умозаключений отражённых от образа мышления лихоимцев…

– Извольте пояснить, Александр Христофорович, –  резко прервал царедворца монарх.

–  Видите ли, Ваше Величество, это как в шахматах: если ты понял, что злоумышленник обладает ограниченным  умом, ну, допустим  как пешка – может ходить только в одном направлении – то и ожидать от него стоит  того же, а  значит, для его поимки достаточно построить простую западню, в кой он обязательно окажется. Ну, а если злодей хитёр и опытен, сродни ферзю, то с ним надобно избирать другую тактику: кропотливо, шаг за шагом укреплять позицию, постепенно отсекая от  большего числа клеток. Противник начнёт  нервничать и в итоге обязательно проиграет. Ну, это, конечно, образное сравнение. С подозреваемыми в лиходействах он исключительно вежлив. А если говорить о результатах, то ещё не бывало случая, что бы после его допросов, кто-либо не сознался. Здесь ему равных нет. Благодаря  стараниям Самоварова  в ссылку угодило около тридцати сообщников мятежа 14 декабря.

– Лестная аттестация. А каков его возраст?

–Тридцать девять, Государь.

– А что ж  он до сих пор в надворных советниках ходит?

– Так ведь если он статского получит, то  по своему положению дознанием лично заниматься перестанет, а второго такого  мастера следственных дел мне  по всей России не отыскать. Но наградами он не обижен, нет! Да ведь, Ваше Величество, в позапрошлом году вы самолично пожаловали ему перстень, усыпанный брильянтами…

–Да, кажется, припоминаю. Самоваров этот слегка лысоват и роста невысокого, взгляд цепкий. Он ли?

– Он, Государь, он. Правда, с тех пор от сидячей работы располнел, да волос поубавилось.

–А что Фок предлагает?

– Максим Яковлевич просит вашего дозволения связаться со штабом Паскевича. Как нам известно, у генерала имеется свой человек в окружении  Фетх-Али-Шаха – Мирза-Якуб,  прослуживший пятнадцать лет при гареме  казначеем. Один из офицеров штаба, находящийся при свите Грибоедова поддерживает с евнухом тайную связь. Возможно, Мирза сумеет пролить свет на это таинственное исчезновение…

–  Вы, я вижу, генерал, достаточно хорошо осведомлены, но донесения, кои мы получаем от Мирзы через штаб армии, стоят намного дороже, чем пропавшее золото. И особенно сейчас,  когда идёт война с Турцией, я не хотел бы терять  столь важный источник. Да, Персия повержена, но кто знает, как себя поведёт наследник престола Аббас-Мирза, если мусульманское население Тавриза и Тегерана, поджигаемое турками, восстанет против наших гарнизонов? Налаживание мирных отношений с персами –  основная цель посольства Грибоедова.   Откровенно говоря, я не думаю, что кража золота каким-то образом связана с иноверцами. Ведь, по вашим словам, обоз  охранялся круглосуточно. Так что, времени зря не теряйте и начинайте расследование.

– Уже приступили Ваше Величество.

–  Ну и, слава богу. Вы уж не скупитесь и обеспечьте Самоварову наилучшие условия для выполнения этого поручения: объявите, что на время следствия он наделяется полномочиями тайного советника. А посему, отдайте соответствующее распоряжение и составьте для него надлежащую бумагу. Не забудьте обязать местные власти, вплоть до генерал-губернаторов, оказывать ему всяческое содействие. Это же касается и корпуса жандармов. Пожалуй, всё. Я думаю, что мне не стоит боле отрывать  вас от дел, Александр Христофорович…

Поклонившись, Бенкендорф удалился. Император направился к боковой двери,  но вдруг остановился, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд. Повернувшись, он увидел венецианское зеркало в массивной оправе из красного дерева. Его твёрдая поверхность  вдруг   заколыхалась, словно водная гладь. Не в силах оторвать взгляд он наблюдал, как перед ним   открывался неведомый, потусторонний мир, вобравший в себя  высвеченные молнией тени ушедших правителей России. Они смотрели на него все вместе и откуда-то сверху, будто сравнивая с собой, оценивали и судили его дела, а чей-то такой знакомый  женский голос пытался  оправдать молодого Государя перед собравшимися:

«Достигнув возраста Иисуса Христа, пятнадцатый Царь рода Романовых  уже третий год  правит шестидесятимиллионной страной. Он лично участвовал в  подавлении антигосударственного переворота  на Сенатской площади, грозившего перерасти в погромы и убийства похлеще любой пугачёвщины. Благодаря его настойчивости русские войска выступили против превосходящих по численности персов, коим он нанёс сокрушительное поражение. Сразу же Николай I выступил и против Турции. Он лично участвует в сражениях и совсем скоро одержит блистательную победу. Поверженный  турецкий  султан будет смиренно просить Его Императорское Величество уменьшить размер победных выплат и тот великодушно согласится, но предложит некогда могущественному  мусульманскому правителю… «принять истинную веру –  православие». Давно так высоко не поднимался престиж России в глазах Европы! Давно!»

Новый раскат грома вывел Государя из небытия, и он понял, что ему слышался голос его  тяжелобольной матери. Полный нехороших предчувствий он устремился к её  покоям.   Торопливая поступь монарха гулким эхом разносилась по огромному залу, путаясь и теряясь в бесконечных  коридорах Зимнего дворца.

У дверей спальни  вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны со скорбным, каменным лицом его встретил старший лейб-медик.

Глава 2.

Надворный советник

Иван Авдеевич Самоваров высоким ростом не отличался и потому езда в карете, даже в высоком цилиндре неудобств не доставляла. Его круглое открытое лицо без усов, кои согласно циркуляру статским чиновникам носить запрещалось, располагало к доверию. Широкий от рождения лоб незаметно переходил в лысину со следами ещё сохранившихся по краям редких волос. Зато бакенбарды отличались завидной густотой и достигали почти середины щёк. Карие глаза светились простодушием, но в глубине их  пряталась едва заметная хитринка, распознать которую не всем вовремя удавалось. Встретившись с  Иваном Авдеевичем на улице, вы непременно подумаете, что раньше вам уже приходилось с ним где-нибудь видеться, потому что служащие именно с такой наружностью годами прозябают в канцеляриях присутственных мест, а, выйдя в отставку, преподают в гимназиях русскую словесность.

Стоило ему появиться в лавке вместе со своей благоверной,  как слащавые молодые приказчики тот час же обступали  её со  всех сторон, навязчиво предлагая madame обновить гардероб,   совершенно игнорируя её мужа, – этакого простофилю помещика, чья красавица жена только одна и знает настоящих отцов всех его многочисленных отпрысков. В такие минуты Иван Авдеевич скромно усаживался в углу, пил сельтерскую и терпеливо ждал финала одной и той же, изрядно поднадоевшей пьесы, когда обвешанный c ног до головы свёртками и заставленный шляпными коробками  приказчик, назовёт итоговую сумму и воцарится мучительная пауза. Наталья Петровна, как обычно, скромно потупит огромные как блюдца глаза, кокетливо взмахнёт крылами-ресницами, и, подняв умаляющий взгляд, тихо проронит: «Ну право, милый…»  Он вздохнёт, достанет porte-monnaie и расплатится ворохом ассигнаций.

Кажущейся  внешней простотой Самоварова обманулись многие. Обладая острым умом и невероятной памятью, Иван Авдеевич, умел докапываться до истинной природы человеческих поступков. Ему мало было раскрыть преступление. Он стремился понять глубинные корни замысла злодея: что двигало им? И почему он пошёл против Бога, а значит и против самого себя? Ведь сообразно его собственному убеждению Господь есть в каждом из нас. Главное – прислушаться и услышать его голос. К  подозреваемому он относился как к некой одушевлённой загадке или ребусу, который он  должен обязательно разгадать. Раскрыв злодейство он терял всяческий интерес к личности преступника и  быстро о нём забывал. Карьеристом Самоваров не был и судьбой своей оставался вполне доволен. Его непосредственный начальник – Максим Яковлевич Фок – гроза всех вражеских шпионов и лазутчиков, подчинённого своего ценил и уважал. Раньше оба служили в Особенной канцелярии при Министерстве внутренних дел и занимались, главным образом, расследованием уголовных преступлений. События 14 декабря 1825 года застали Империю врасплох. Созданная по указу Государя Следственная Комиссия представляла собой лишь украшенный фасад из преданных Отечеству боевых генералов ничего не понимавших  ни в тактике допросов, ни в дознании. Первое время господа бунтовщики вели вызывающе и вину свою всячески отрицали, не понимая, что игры в тайные масонские общества  закончились уже  в тот момент, когда они вывели на Сенатскую площадь полки обманутых ими солдат. Вот тогда-то и привлекли коллежского асессора Самоварова в состав Комиссии. По окончании следствия, через шесть с половиной месяцев после декабрьского мятежа гвардейских офицеров, Николай I подписал указ «О присоединении Особенной канцелярии Министерства внутренних дел к Собственной Его Величества Канцелярии». Её управляющим был  назначен фон Фок.

Весь штат первой спецслужбы России состоял из шестнадцати гражданских чиновников, одним из них  и был Иван Авдеевич Самоваров –  следователь,  уже получивший новый чин и золотой перстень от Императора. Сослуживцы успеху своего коллеги завидовали. Одни высказывали  догадку, что он наверняка заручился поддержкой нечистой силы раскрывающей удачливому чиновнику тайны преступлений, другие считали, что надворный советник по воскресеньям ездит к некой монашке-прорицательнице, помогающей ему во всём. Иван Авдеевич внимания на завистников не обращал и, как отмечалось в его личном деле, «живота своего на службе не жалел». Дома же, после продолжительного семейного ужина, он с наслаждением раскуривал любимую  трубку из орехового дерева и с удовольствием садился за составление шахматных этюдов, считая это детской забавой. «Мозг должен не только работать, но и развлекаться», –  часто говаривал отец семейства.

Больше всего на свете он не любил отпуск и связанные с ним поездки в родительское  имение  супруги. Постоянные застолья и преферанс с соседями ему быстро наскучивали. Рыбалка или охота умственной нагрузки не требовали и потому малейшего интереса для него не представляли. Тренированный годами мозг  изнывал от безделья. От этого  его начинала донимать хандра, и всё оставшееся время  он уныло перелистывал прошлогодние подшивки «Ведомостей» пятилетней давности, скучая по работе. Но так было всего один раз. В последствии Иван Авдеевич заранее  договаривался с нарочным родного ведомства о дате «неожиданного» вызова на службу. В  такой день Наталья Петровна огорченно вздыхала и  торопливо собирала мужа обратно в город, оставаясь в поместье в окружении многочисленной прислуги, со своей вдовствующей матушкой и  детьми.

Но сегодня, после аудиенции у Фока Самоваров всё ещё продолжал испытывать  приятное лёгкое волнение, знакомое каждому охотнику перед началом псовой травли.  «Вот это действительно стоящее дельце!» –  проносилось в голове у чиновника:  «тут уж придётся не один день голову поломать. Ну что ж, я готов! Посмотрим,  о чём поведает начальник обоза. Сдаётся мне он здесь ни при чём». Поглощённый мыслями о предстоящем допросе, Иван Авдеевич не заметил, как, проехав мост, экипаж подкатил к Иоанновским  воротам Петропавловской крепости.

Глава 3.

Лавиринф

Каменная громада цитадели с её бастионами, куртинами и равелинами, несмотря на солнечный день уходящего бабьего лета всегда действовала удручающе. Покинув карету, Иван Авдеевич протянул дежурному офицеру пропуск. Послышался громкий окрик и высокие ворота, подобно пасти неведомого чудовища, распахнулись,  впуская в ненасытное чрево новую человеческую душу.  За мостом, перекинутым через искусственный ров, отворились вторые ворота, Петровские.  Пройдя по главной аллее до площади перед Петропавловским собором,  надворный советник вошёл в небольшое здание из двух этажей, именовавшееся Комендантским домиком.

Самоваров заполнил приказной ордер на доставку арестованного и оказался в небольшом помещении, приспособленном для допросов. Задержанного привели не сразу, поскольку, по особому распоряжению фон Фока он содержался в секретном доме Алексеевского равелина, находящегося в другом конце острова.  Арестанты этой тюрьмы не имели имён и фамилий. Их различали по номерам камер. По прибытии его делалась запись: «Прибыла личность», а в случае смерти или перевода в другое место заключения записывали: «Убыла личность». Наконец, дверь открылась и  караульный,  доставив подследственного, удалился.

Следователь молча изучал незнакомца. Перед ним  стоял высокий, худой человек, лет тридцати-пяти. Гусарские лихие усы и широкие, густые бакенбарды выдавали в нём офицера. Манера широко ставить ноги свидетельствовала о принадлежности к кавалерии, и, вероятнее всего, к драгунам. Прямая осанка, гордый  и  властвующий взгляд  говорили о  привычке отдавать приказы, а значит, отнести его можно было к старшим офицерам не ниже майора; скорее всего, он командовал полком. Шрам на левой щеке красноречиво подтверждал все предыдущие выводы, присовокупив к ним ещё и его непосредственное участие в лихих кавалерийских атаках. Тюремная одежда сидела на нём мешковато и никак не вязалась с бравой внешностью. Серый арестантский халат, одетый прямо на нижнее бельё с завязками вместо пуговиц, простые чёрные  кожаные туфли, скорее напоминающие тапочки, придавали  его обличию несвойственную офицеру карикатурность. От всего этого он конфузился и  был заметно расстроен.

– Извольте сесть, – холодно изрёк надворный советник, указывая на привинченный к полу кованный железный табурет. – Я следователь Самоваров и мне поручено заниматься расследованием обстоятельств по пропаже ценностей вверенных вам для транспортировки. Зовут меня Иван Авдеевич. Если хотите, то можете ко мне так и обращаться. И теперь для составления протокола прошу точно назвать ваше имя, фамилию, отчество и должность.

– Карпинский, Яков Спиридонович, полковник штаба генерала Паскевича. В прошлом  полковой командир восьмого драгунского Астраханского полка.

– ­­Год рождения?

–  Тысяча семьсот девяносто третий.

«Надо же, подумал Самоваров, ему и, правда, тридцать пять».

–   Итак, Яков Спиридонович,  я надеюсь, вам хорошо известно, почему вы находитесь в этом не подходящем для вас месте?

–Я за эти дни многое передумал и до сих пор не могу понять: каким образом из  проклятого восьмого сундука пропало золото? Этого никак не могло случиться! Я радикально отвергаю все обвинения в свой адрес! – от возмущения офицер взмахнул руками, подскочил,  сделал несколько нервных шагов по узкой комнате и снова сел на место.

–  Успокойтесь, господин  полковник. Расскажите лучше, как формировался обоз, и каков был  порядок его следования,  –  Иван Авдеевич   откинулся на спинку стула.

–  Обоз составлялся в Тавризе. Всей работой руководил статский советник Грибоедов. Приказом начальника штаба я был откомандирован в его распоряжение. Это был уже не первый       караван с ценностями, кои доставлялись в Россию по результатам мирного договора, посему…

На лице надворного советника внезапно вспыхнула искра осенившей его мысли, и, дабы не потерять её, он прервал арестованного вопросом:

–  Соблаговолите припомнить, откуда появились эти сундуки и как они комплектовались?

–  Для транспортировки груза обычно приобретались деревянные сундуки, обшитые изнутри листами железа и укреплённые поперечными металлическими прутьями, с внутренним замком и тремя ключами.  Дело в том, что кованные, во-первых, чрезвычайно дороги, а во-вторых – довольно тяжелы и на одну повозку больше двух не погрузишь – лошади надорвутся, а деревянных можно положить целых четыре. Их доставили из Тифлиса и после  тщательной проверки  на прочность передали помощнику Грибоедова. Всего пришло двадцать четыре штуки. Каждый из них  наполнялся в моём присутствии, тут же составлялась подробнейшая опись. Один её экземпляр оставался при мне, а другой клали сверху и замыкали, опломбировав сургучной печатью полномочного министра. Так были собраны все двадцать четыре  единицы. Ключи хранились только у меня. Открывать  в дороге поклажу воспрещалось. В тот же день обоз под охраной Сводного гвардейского полка отправился в Тифлис.

–Кто полковой командир?

–Полковник Баскаков. Он сопровождал нас только до Тифлиса, а там, покормив лошадей и немного отдохнув, мы уже вместе  Кабардинским пехотным полком майора Якубовича выдвинулись по направлению к Ставрополю. Приняв под охрану груз в Тифлисе, Якубович, согласно действующему циркуляру опечатал каждый сундук.

–Стало быть, в Ставрополь обоз пришёл уже с тремя печатями?

–Нет, с двумя.

–Извольте  пояснить.

–Из Тавриза мы вышли с одной печатью полномочного министра, а в Тифлисе появилась вторая печать Якубовича.

–Получается, что  полковник Баскаков не опечатывал сундуки?

– Нет.

–Продолжайте…

– По прибытии в Ставрополь, на охранение встал девятнадцатый драгунский полк майора Эверта, кой, приняв обоз, дополнительно опломбировал своей полковой печатью каждую  единицу перевозимого груза. И через пару часов мы уже собирались снова двинуться в путь, да вот незадача – у одной телеги сломалась ось, и вся поклажа оказалась на земле. Тогда мы решили выгрузить сундуки в склад местного Интендантства, отремонтировать колесо и утром отправиться дальше. Так мы и поступили: весь груз снесли в соляной подвал, майор Эверт при мне его опечатал и на дверях выставил часового. Остальное имущество находилось под охраной караульных. Утром я проверил наличие сургуча – пломбы были в порядке, и  везде – по три печати.

–А восьмой ларец выгружали?

– Позвольте, позвольте –  задумался полковник, –  ну да, ведь сломалась четвёртая телега, а на ней как раз перевозили пятый, шестой, седьмой и восьмой сундуки.

– Что это было за помещение?

– Я же сказал, это был большой подвал, почти пустой. Надёжней места было не сыскать,  всё равно, что  склеп – без окон,  да и часовой  у входа.

– Что значит «почти пустое»?

– В самом углу лежало несколько мешков с солью. Но вы не сомневайтесь, я проверил каждый из них – ничего кроме соли.

– Кто предложил вам это хранилище?

­– Один офицер.

–Кто такой?

– Я уже и не вспомню….

–А что дальше?

–Утром, проверив сохранность  пломб на дверях склада, я отворил их и приказал погрузить все четыре сундука на ту же телегу. К тому времени её уже отремонтировали и, не мешкая,  мы отправились в путь. А  от Воронежа до Москвы нас сопровождал 16-й драгунский Тверской полк под командованием  подполковника Слащёва  и от Москвы до столицы –2-й драгунский Псковский полк Малянтовича. Но нигде больше на ночлег мы не останавливались.

–Выходит, когда обоз прибыл на Монетный двор Петропавловской крепости, то на каждом сундуке было по пять разных пломб, то есть по числу полков нёсших охранение, так?

–Ну конечно! Правда, за изъятием Сводного полка, поскольку, как я уже говорил, в Тавризе Грибоедов лично опечатывал весь груз собственной дипломатической печатью.

–А что потом?

–А потом и начался тот самый кошмар, кой продолжается и  до сих пор: при передаче ценностей всё шло хорошо, пока мы не добрались до восьмого сундука. Оказалось, что ключ с восьмёркой  к нему не подходил, и открыть его сумел только  слесарный мастер. Вместо золотых монет на дне лежали какие-то камни. Меня тот час же арестовали….  А ведь связку эту я всегда при себе держал и с ней не расставался!  Поймите, Иван Авдеевич, я боевой офицер. Был под Бородино и под Красным, ходил в атаку под Дрезденом и Кульмом, дрался под Лейпцигом и Краоне! – он помолчал, глядя в пол, и потом как-то растеряно добавил,  – видно  сама нечистая сила погубить меня решила.

–Ничего не скажешь, грустная история, – Самоваров поднялся из-за стола и подошёл к окну. Заложив руки за спину, он  в задумчивости рассматривал как пожелтевший, но ещё живой кленовый лист отчаянно боролся за жизнь, сопротивляясь  безжалостному осеннему ветру. И вдруг тихо спросил, – а в Ставрополе хоть в баньке то попарились?

– Ну да, слава бо… – запнулся на полуслове  Карпинский и растеряно посмотрел в сторону надворного советника.

–На ночлег у кого  останавливались? – мимоходом спросил следователь, продолжая смотреть в окно.

– Так у него, у полкового провиантмейстера.

– Фамилию помните?

– Да вроде бы… дай бог памяти… ну этот… как гриб, то ли Сыроежкин, то ли Подбёрёзовиков? Или Груздев?

– А может Рыжиков? – предположил Самоваров и повернулся. Изумлённый офицер смотрел на него широко раскрытыми от удивления глазами.

– А откуда вам это известно? Вы что его уже допросили?

–Помилуйте, Яков Спиридонович. Просто вы произнесли  три названия, и в каждом из них заметную роль играет звук «эр». Вот я и предположил, что вероятно само слово должно начинаться на одноименную букву. А Рыжиков – самая подходящая вариация.

–  Вы я вижу, господин следователь, намекаете, что пока я мылся в бане, у меня настоящий ключ  выкрали? Но  это никак не возможно. Походную сумку с ключами я передал под охрану дежурному по штабу. Так что штабс-капитан Рыжиков тут ни при чём. Откровенно вам скажу: без чертовщины тут не обошлось. Если даже представить, что кто-то в штабе подменил ключ, то, как он мог проникнуть в этот подвал  если на дверях стоит часовой, печать не тронута, окон нет, проломов в стене или потолке то же не наблюдается и подкопа не имеется? Что вы на это скажете?

– Если допустить, что всё происходило именно так, как вы говорите, то выходит, что воровство случилось не в Ставрополе, – просто ответил надворный советник.

– Но где? С ключами я не расставался, и охрана обоза велась круглосуточно. Да и сам этот   ларец не подъёмный. Смотрю, а драгуны его волоком по каменным ступенькам в подвал тянут. Ну и задал я им феферу!   Что ж вы, говорю, так с казённым имуществом обращаетесь! Не можете вдвоём, так помощь кликните, – оправдывался Карпинский.

– Получается, что этот восьмой сундук оказался самым ценным?

–Да, на мою беду. Мало того, что он был доверху набит золотыми персидскими туманами, так ещё   и редкие монеты из золота высочайшей пробы имелись. Возможно,  ими шах собирался  наградить своих приближённых за разгром русских, да не сподобилось им. До вступления наших войск персидские мастера отчеканили только одиннадцать штук, и  все они были в этом самом ларце. Вы бы видели, как радовался Грибоедов, когда сумел получить эти монеты в зачёт победных выплат по цене простого золота. «Вы, Яков Спиридонович, – говорил он мне, – уж потрудитесь пояснить там, в Петербурге, что им самое место в Эрмитаже. А то ведь наши ухари без разбору всё  в переплавку пустят».

«Ах, Александр Сергеевич, Александр Сергеевич! – пронеслось в голове у Самоварова, – Горяч только больно! Во время допросов по делу четырнадцатого декабря не сдержался и давай ругать крепостное право…Едва  успокоил его. Вы, – говорю, –  водички попейте и забудьте, что мне тут «под запал» наговорили. И я вам тоже  этого никогда не напомню».  Взял я грех на душу, отписал в протоколе обратное, как он, мол, о верности Государю распространялся и что  жизнь готов за Его Величество  положить. И дал ему подписать. Он прочёл и от изумления слова вымолвить не смог. Только и выговорил что: «Спасибо». А в довесок   в рапорте  Фоку я отписал, что  «г-н Грибоедов оказался неприкосновенным   к делу смутьянов и нарушивших присягу мятежников, Государю предан, и желает пользу Отечеству  принесть». Вот эти две бумаги и легли на стол Венценосному. Фок мне потом рассказывал, как  Николай Павлович долго Александру Сергеевичу руку с благодарностью тряс. И вот теперь, после победы над персами, ему высочайше пожалован чин статского советника, орден Святой Анны 2-степени с алмазами, да четыреста золотых червонцев в довесок, а  самое главное –  именным повелением  он назначен полномочным министром при тегеранском дворе. Так то! И это всё в тридцать три! А тут уже пятый десяток на носу – и до сих пор надворный советник! Да ладно, чего уж там! Может, хоть потомки спасибо скажут!»

– На вас, Иван Авдеевич, да на Бога уповаю. Если и есть вина моя, так это в недосмотре – за что готов предстать перед судом и отвечать по всей строгости закона. Но к пропаже золота я, поверьте, никакого отношения не имею. Да только знаю, не верите вы мне, не верите, – в отчаянии махнул рукой арестант. – Чувствую не выбраться мне никогда из этого лавиринфа.

– Поживём-увидим, господин полковник. Есть у меня одна мыслишка…. Дайте только время.

Глава 4.

Нить Ариадны

I

III отделение собственной Его Императорского величества канцелярии располагалось на углу набережной реки Мойки и Гороховой улицы. Учитывая малочисленность штата, кабинетов хватало с избытком. Имелось даже специальное помещение для хранения предметов, изъятых на месте происшествия, и потому сослуживцы Самоварова изрядно удивились, узнав, что Иван Авдеевич распорядился перенести все вещественные доказательства  по расследуемому им делу к себе. Мало того, для этого потребовалось внести ещё два стола, кои забрали из комнаты дежурных  жандармов. Никому другому начальство бы  такого не позволило, а тут: «не извольте беспокоиться, сию минуту исполним!» «Оно и понятно – любимчик самого Бенкендорфа!» –  шушукались по углам завистливые коллеги. Сгорая от любопытства, они то и дело, под разными предлогами, заглядывали к надворному советнику в надежде понять, что же там происходит.

И действительно, небольшая комната была заставлена разнообразными предметами. В дальнем углу, по соседству со старым шкафом времён графа Потёмкина стоял объёмный деревянный сундук для прочности скрепленный железными полосами с медными   клёпками. На полу высилась груда осколков ракушечника и несколько больших камней. На двух сдвинутых вплотную столах, рядами,  как буквы на строчке, размещались  дощечки с  ярко красными сургучными печатями. Располагались они кучками, по пять и под каждой лежала бумажка с порядковым номером. Иван Авдеевич сидел в кресле, курил трубку, а прямо перед ним лежал  какой-то ключ и два чистых листа бумаги.

Спустя три часа совершенно ничего не изменилось. Измученные любопытством сотрудники тайного ведомства изнывали в неведении, в то время как следователь, вооружившись лупой, рассматривал разложенные на столе печати. Через час несколько возбуждённый хозяин кабинета спешно его покинул. Однако быстро воротился, сел за стол и опять долго курил. Самый проворный из коллег с помощью казённой подзорной трубы ухитрился разглядеть  из окон коридора  третьего этажа противоположного здания кое-что необычное: на  столе надворного советника появился насыпанный горкой белый порошок неизвестного происхождения,  блюдце с прозрачной, похожей на воду, жидкостью и кусок картона с дыркой посередине.

Вдруг, Иван Авдеевич встал, и, с помощью чайной ложки начал  проделывать непонятные манипуляции с блюдцем, жидкостью и печатями. Закончив, он   тщательно вытер руки и снова закурил.  А ещё через час он зачем-то зажёг свечку и стал капать воском куда-то на стол. Алхимик, да и только!

Когда день клонился к закату, по коридору в сторону  кабинета управляющего канцелярии  проследовал Самоваров. На его лице сияла довольная улыбка, а в  руках – загадочный свёрток.

II

Михаил Яковлевич  фон Фок (по рождению Магнус Густав фон Фок) отличался острым умом, неутомимой энергией и прекрасными организаторскими способностями. В его руках были сосредоточены все нити жандармского сыска и тайной агентуры. Он был душою, главным деятелем  и  важнейшею пружиной III отделения. В совершенстве владея русским, немецким, французским и польским языками, он  виртуозно использовал  собственные возможности для вербовки тайных агентов из числа иностранцев, не говоря уже о представителях русского дворянства и даже военных.

Внешности обрусевший немец был самой, что ни наесть обыкновенной и здорово походил  если не на простолюдина, то в лучшем случае на продавца из мясной лавки. Невысокого роста и коренастого телосложения с короткими, но сильными руками он с успехом бы мог подбрасывать пудовые гири в цирке или участвовать в построении гимнастических пирамид.  Круглая, будто капустный кочан  голова  со светлой, почти рыжей шевелюрой ниспадающей на  открытый лоб и небольшие,  прямо посаженные глаза-буравчики вкупе с широким подбородком довольно слабо свидетельствовали о его аристократическом происхождении. Разве что слегка удлинённый нос придавал сходство с так называемым римским профилем. И это делало его удивительно похожим на Бонапарта.

В конце дня Максим Яковлевич, по давно заведённому порядку, просматривал секретные записки агентов для дальнейшей их обработки, составлению доклада и передачи Бенкендорфу. Несмотря на привычку работать в тишине, он разрешал подчинённым посещать его кабинет в любое время. Вот и сейчас, секретарь сообщил, что надворный советник Самоваров ждёт аудиенции. Кивнув головой в знак согласия, фон Фок поднялся  из-за стола, с удовольствием разминая затёкшие от долгого сидения ноги. В большом проёме двери, как в портретной раме, возник  живой образ Ивана Авдеевича с едва читаемой хитрой улыбкой, спрятавшейся в уголках его полных губ.

–  Что ж, прошу вас, заходите. Может чайку распорядиться? А то ведь при нашей работе и перекусить недосуг. Всё дела, дела… – И, не дожидаясь ответа, попросил принести чайную пару. Указывая рукой на кресло, он предложил чиновнику сесть и, лукаво сощурившись,  сказал, –  сдаётся мне,  Иван Авдеевич, что вы  принесли хорошую весть. Неужто полковник сознался, где спрятал персидское золото?

–  Нет, Максим Яковлевич, до этого пока не дошло. Да к тому же  я думаю, что Карпинский к самой краже не причастен. Но обрести в этом полную уверенность я смогу только после возвращения из Ставрополя.

–  А почему вы решили начать именно оттуда? Вам сподручнее было бы  отправиться в Москву, затем  в Воронеж, потом в Ставрополь, а  там уж  и   в Тифлис, а? – поинтересовался Фок.

Тем временем секретарь   внёс на подносе два чайника – один с кипятком, а другой с заваркой и вазочку с заграничными   конфектами  в ярких бумажных обёртках.

– Видите ли, я внимательно исследовал все пломбы обоза и обнаружил следующее:  только сургуч первых  трёх печатей сундука №8 разительно отличается от всех остальных, и не только по цвету, но  и несколько размытыми буквами и гербами. Попрошу вас лично удостовериться, –   Иван Авдеевич раскрыл на столике свёрток,  в котором оказалось  пять сургучных оттисков.

– Действительно на поверхности первых трёх краска иная, да и  гербы менее чёткие, чем на остальных, – резюмировал Фок. –  Ну и что?

Самоваров  достал из кармана сюртука изготовленную из воска печать и протянул начальнику:

– А на это что скажите?

– Неужто самодел?

–  Ну да! Всё очень просто! Я взял кусок толстого картона от обычной папки, вырезал круглое отверстие по размеру нужной мне печати и положил его сверху так, что бы вся остальная часть была им закрыта. Потом на сургучную печать я вывалил гипсовую кашицу. Через некоторое время гипс застыл, и я получил оттиск, послуживший мне матрицей для отливки. Не имея металла, я залил в форму горячий воск, дабы наглядно продемонстрировать весь процесс. – Самоваров озарился доброй и лучистой  улыбкой, свойственной большинству излишне упитанных людей.

–  Насколько я понял, Иван Авдеевич, вы доказали, что эти три сургучных  оттиска были исполнены поддельными печатями, кои злоумышленники изготовили заранее, так? – осторожно осведомился начальник.

–  Совершенно точно!

–  А это означает, что поскольку последний из них был сделан в Ставрополе, то и кража  произошла там, верно?

– Именно!

–  Ну, молодец, Иван Авдеевич, молодец! Нашёл всё-таки ариаднину нить из этого коварного лавиринфа! А с поездкой  тянуть нельзя; так что  прямо завтра с утра и отправляйтесь. Прогонных денег пусть выдадут вдвойне. И ещё: метод этот по изготовлению поддельных печатей извольте описать и  оставить моему секретарю. А то ведь британцы совсем обестыдились: под видом  дипломатических депеш шлют через нашу курьерскую службу в Петербург указания  своей агентуре, а мы поделать ничего не можем! Мешки то с почтой они сургучом опечатывают. Зато теперь! – Фок потряс увесистым кулаком. – Ну да, ладно, не буду вас задерживать. Да и мне генерал аудиенцию на семь назначил.

Самоваров вышел. Почти сразу за ним, застёгивая на ходу плащ,   комнату покинул и  Фок. И только два остывших чайника и не тронутая горка заморских сластей  остались охранять тишину главного кабинета Собственной Канцелярии Его Императорского Величества.

Глава 5.

Полнолуние

Весной и осенью путешествие по России становится настоящим испытанием. Дожди превращают дорогу в непролазное болото. Любая карета, рыдван[2], дормез [3]или  бричка попав однажды в колею, кажется, уже не могут из неё выбраться, завязнув в клейкой глиняной  каше, выматывающей лошадей до беспомощного состояния. Наверняка каждому знакома ужасная картина, когда обессиленное, загнанное жестоким возницей  животное падает на брюхо и жалобно стонет не в силах подняться. Сколько пегих, вороных, каурых, чалых, сивых, чагравых и ещё бог весть каких мастей и пород, запряжённых в дышло, пристяжных, коренных, и выносных лошадок  погибло на унылых просторах этой великой и многострадальной страны! Каких только проклятий, вперемежку со свистом плетей ямщиков не слышали придорожные чахлые берёзки и редкие осины! А виной всему устоявшийся российский обычай ежегодно засыпать вновь появившиеся ямы  на почтовом тракте хворостом, вместо того, что бы мостить камнем, как делали это ещё древние римляне. И лишь между Петербургом и Москвой существует одно единственное на всю империю сносное шоссе, отсыпанное твёрдым, мелким щебнем. Вот по этому шоссе и  бежал дилижанс с одним единственным пассажиром – мастером следственных дел Самоваровым.

Отягощённый грустным расставанием с семьёй, Иван Авдеевич, пытался отвлечься, рассматривая в окошко пролетающие мимо окрестности с убранными полями, перелесками и выстроившимися в ряд верстовыми столбами. Но это занятие ему быстро наскучило. Сняв цилиндр, он подложил под голову небольшую дорожную подушечку и сомкнул веки.  Расслабившись, вояжёр  незаметно провалился в мягкий как вата сон, сотканный из множества иллюзорных картин, призрачных фантасмагорий и правдоподобных миражей. Тёмное покрывало сновидений полностью овладело сознанием надворного советника, погрузив в поток невероятных  грёз.

Едва различимая светящаяся точка медленно приближалась, и, наконец, превратилась в тусклое пламя, выхватившее из кромешной тьмы  очертания  какого-то неведомого существа, отдалённо напоминающего человека. Провалившиеся, почти пустые глазницы и  серое, земляного цвета лицо,  густо обросшее щетиной, выдавали в нём мертвеца. И только слабое колыхание свечи показывало, что фантом ещё дышит. Тяжело ступая, человек-призрак шёл по тёмному сводчатому коридору, сжимая в руке оплывший  огарок. Когда  узкий проход упёрся в каменный фундамент какого-то дома, он стал на колени и приложил ухо к стене. Ему опять послышалось пьяное многоголосье трактира, балалаечная игра, звон битой посуды, чьи-то возмущённые крики, перебранка половых…Несчастный стал истошно кричать, но, потеряв силы, издал хриплый, еле слышный стон мученика.  Он встал, и поплелся дальше, минуя поперечные галереи подземелья, в котором, видимо, он уже достаточно хорошо освоился. Дойдя до ещё одного фундамента, он поднёс огонь  к едва заметной щели, образовавшейся между тёсанными из ракушечника камнями. Пламя заколыхалось. Обрадованный, незнакомец сложил  ладони рупором и  стал кричать одни и те же слова, произнесённые им   уже   тысячи раз: «Помогите! Я живой! Помогите!». Но лишь  мертвая тишина была ему ответом. С трудом передвигая ногами, он пошёл назад к тому месту, где подземелье подходило к поверхности максимально близко и, сняв бляху, принялся остервенело скоблить ею потолок в надежде вырваться из могильного плена. Сверху сыпалась сырая земля,  которую он подтаптывал  под себя, уменьшая, тем самым,  расстояние до поверхности. На этот раз грунт  осыпался от одного лишь прикосновения, и работать было намного легче, чем прежде. Но вдруг истёртый металл проскрежетал по  камню.  Несчастный  остолбенел. Он с ужасом  понял, что путь к спасению перегородила гранитная скала. Это означало конец. Надежда на спасение рухнула, а с нею  медленно  догорала последняя свеча.  И тогда, человек в оборванном военном мундире принял решение…

Оторвав голову от войлочной подушки, Иван Авдеевич осоловело посмотрел в окно. Экипаж переезжал мост украшенный чугунными столбами с  величественными императорскими гербами. Внизу торопилась на юг извилистая река. Темнело. От приснившегося кошмара на сердце было не спокойно и потому хотелось ублажить растревоженную сновидениями душу горячим чаем,  и трубкой доброго голландского табака. На счастье впереди показалась станция.

В заезжем дворе у длинной беленой конюшни уже стояла  коляска, пролётка и малороссийский тарантас. Четырёхугольный пёстрый столб, установленный перед   крытой тёсом покосившейся избушкой означал, что сие строение есть станция. В форменной фуражке и тёплой, обшитой заячьим мехом кацавейке поверх зелёного мундирного сюртука, со слащавой улыбкой на пороге стоял станционный смотритель. Расправив худосочные плечи, он ожидал пока проезжавшие подойдут к нему и станут просить поменять лошадей, коих  у него в наличии никогда не было. Правда если отяготить его карман некоторым количеством серебра, то лошадки могли и обнаружиться. Ямщик, не обращая на него внимания, принялся разнуздывать усталую, запряжённую цугом четвёрку.

Иван Авдеевич выбрался из кареты и  направился в дом.

– Вы, мил человек, зря сивых-то вызволяете. Заменить их всё равно нечем. Все лошади в разгоне. Да и очередь – лукаво щурясь, проговорил тщедушный человечек.

– Соблаговолите отметить подорожную, – протянул бумагу Самоваров и, окидывая  прощелыгу с ног до головы, сказал – а что лошадей нет, то не беда. Только вот смотрю я комплекции вы не великой и потому, голубчик, наш хомут, будет вам несколько большеват и, глядишь, шею натрёт. Дорога-то до Ставрополя длинная, почитай суток десять, не меньше. Так что, покуда я чайку попью, подыщите себе подходящий размер.

Увидев бланк III отделения, станционный смотритель побледнел, подобострастно затряс головой и раболепно залепетал:

– Так не извольте-с беспокоиться, ваше высокоблагородие. А что до казённых дел-с, то у меня как полагается, на это завсегда коняжки имеются. Сделайте одолжение-с, попейте чайку с бубличками, а сынок то мой пока вашему ямщику поможет четвёрку сменить.

Кланяясь чуть ли не в пояс, он услужливо открыл входную дверь, пропуская  гостя вперёд.

Станция, она же дом смотрителя представляли довольно грустное зрелище.

Розовые обои во многих местах уже оторвались и неприкаянными лохмотьями стыдливо болтались на загаженных мухами стенах. В подсвечниках коптили сальные свечи. Затхлый дух  сырого, ещё не натопленного помещения, смешанный со специфическим ароматом кислых щей,  неприятно бил в нос. У самой печи лежали приготовленные дрова и топор. В правом углу висела икона и горела лампадка. Чуть ниже  – расписание почтового начальства и несколько лубочных картин.  Механическая кукушка, прокричав семь раз, исчезла за маленькой дверцей. Вдоль стены стоял длинный дощатый стол и несколько скамеек с табуретами.  На одной из них сидел капитан-исправник и, не обращая ни на кого внимания, сосредоточено выводил буквы на серой казённой бумаге, время от времени, макая обгрызенное гусиное перо в чернильницу. Чиновник морщился и жевал губами, явно проговаривая про себя слова. На соседней скамье сидела немолодая семейная пара и тихо пила чай, отламывая кусочки от солидных размеров тульского пряника. Немного поодаль развалился, занимая добрую треть лавки, дородный купец, громко  расправляющийся с жареным цыплёнком и початой бутылкой вина. Напротив него, сглатывая  голодную слюну, сидел студент в форменной шинели и читал книгу.

Самоваров прошёл на свободное место и оказался рядом с исправником, который, завидев станционного,  смотрителя, окунул перо в чернильницу и  проговорил:

– Ну вот, что, Тарас, давай-ка я твои показания наново перепишу. А то сотский таких каракулей намалевал – во век не разобраться! Так что ты  рассказывай с самого начала. Фамилию, отчество, да год рождения не забудь.

– Посылкин Тарас Спиридонович,  Генваря, четвёртого дня одна тысяча семьсот восемьдесят третьего года. Я восьмым  родился. Батюшка строгий был. Помню, выйдет во двор….

–Ты, Тарас, давай-ка  ближе к  делу…

– Да разве ж я против, ваше благородие! А франтишка этот, сразу внёс беспокойство в мою душу. Не успел порог переступить и давай приказывать: «Подайка, – говорит, – мил человек, кулебяку с визигой,   жаренных перепелов под «Шабли» и форелей в белом вине! Да поскореича!». А я не сдержался и говорю: «А может, вам премногоуважаемый господин-боярин, премилостивый вы государь, ещё и кисельку на мондамине поднесть?». Тут он как заругается, да как кулаками замашет: «Ты, что же это, свиная морда, позволяешь себе так с барином разговаривать. Али ты помышляешь, что ежели я в обычном тарантасе прибыл так со мной можно как с простым мужиком прекословить? Али думаешь я беден?» Тут он сумку-то открыл и в сердцах на стол бросил. А в ней, мать честная! Одни ассигнации! «На, — говорит, – смотри». Я ему: «Вы, мол, господин, меня не правильно поняли. У нас тут обычная станция, а не номера в Милютином ряду или ресторации какой… Так что прошу меня  покорнейше извинить, что не имею возможности ваш заказ исполнить». А он: «Раз ты не можешь меня подобающим ужином накормить, значит, нечего мне у тебя торчать! Давай лошадей!». «Не извольте, –  говорю, –  беспокоиться, к утру лошадки будут, а покамест извольте щей суточных похлебать, да кашки гурьевской с потрошками отведать». Только не послушал он. Встал, сумку на плечо бросил, плюнул на пол, да дверью хлопнул. Он то ушёл, а я места себе не нахожу. Ну куда-это, думаю, на ночь глядя он путешествовать вознамерился? Вокруг лес дремучий лихими людями кишит. Вышел я на порог, смотрю, а в ста шагах, у  самой развилки всадник  на месте топчется, а на земле человек распластался. Луна то хорошо светила, вот я и  увидел. Я сразу понял, что недоброе свершилось, а потому, для пущей уверенности, взял я  в сарае  вилы и пошёл. А верховой, как меня завидел, так и ускакал. Я подбежал, смотрю, а несчастный энтот  уже мёртв, а сумки – и след простыл. Ну, тут я, как и положено,  в уезд сообщил. Сотник на утро приехал, и тело убиенного забрал. Вот, ведь как оно бывает: был человек –  и не стало. На всё воля Божья. Царствие небесное убиенному, – трижды перекрестился Посылкин.

– А орудия убийства там не было? Ну, топора какого-нибудь, – осведомился исправник.

– Нет, ничего не заметил.

– Ты хорошо смотрел?

–Обижаете, ваше благородие. Да разве при такой луне можно было не увидеть. Светло было точно  как сейчас, –  указывая в окно на яркий шар, объяснил станционный смотритель.

– А всадника не разглядел часом?

–А как же! Был он в военном  мундире, но без погон,  обут был не в сапоги, а  в лапти. Да что там, сразу видно – разбойник с большой дороги. Тать[4] – одно слово… Кажись,  всё, ваше благородие.

– Что ж, будем собираться. Поставь здесь свою загогулину, –   нехотя проговорил чиновник, пододвигая бумагу.

– А может чарочку  под солёненький груздочек, а? Да кашки гречневой с пережарочкой? Не побрезгуйте, отведайте. А то ведь вам, почитай ещё вёрст тридцать в казённой кибитке трястись? – с сахарной   улыбкой  щебетал Тарас.

– Ну, если только быстро…Так ты на меня обед запиши, не забудь – обводя глазами присутствующих, громко проговорил  исправник.

– Не извольте беспокоиться, у нас счётные книги завсегда в ажуре. Мы порядок знаем, почитай уж восьмой год как станцию держим, – тараторил похожий на хорька человек, смахивая со стола в ладонь хлебные крошки и забрасывая  их себе в рот.

Следователь, тем временем, уже выпил второй стакан чаю, доел сладкий пирожок, вытер рот платком и, набивая неспеша трубку любимым голландским табаком, заметил:

– А вы, господин Посылкин, зря  пожадничали.  Топор то надо было выбросить, а то ведь я смотрю, на ручке следы крови  убиенного так и  не смыли.

– А кто вы собственно такой, милостивый государь, и  по какому праву вмешиваетесь? – смерив Ивана Авдеевича презрительным взглядом, раздражённо выговорил исправник.

– Ах, да! Позвольте представиться,  Самоваров – надворный советник     III отделения.

Полицейский подпрыгнул, вытянулся в струну, пытаясь застегнуть непослушными пальцами верхнюю пуговицу мундира.  А Иван Авдеевич, будто не замечая этого, продолжал  раскуривать трубку. Тарас, словно спутанная ногами лошадь от неожиданности  подпрыгнул на месте и застыл в нерешительности,  ожидая дальнейшей развязки.

– Я, конечно, понимаю, что вы сейчас станете доказывать, что на самом деле это кровь петуха, коего вы второго дня лишили возможности безнаказанно развлекаться  с легковерными молодыми несушками, не так ли? – продолжал Самоваров. – Да ведь не в этом главное. Вы, господин Посылкин, сами себя, как говорится, подвели под монастырь, когда убеждали капитана-исправника, что две недели назад, благодаря такой же, как сейчас яркой луне вы, с расстояния в сто шагов не только ухитрились разглядеть тело убитого, но даже и рассмотрели одежду нападавшего. Однако  если  учитывать, что сегодня полнолуние, то есть  Луна имеет вид светящегося диска, благодаря тому, что  находится  примерно на одной линии с Солнцем и Землёй, то  две недели назад была тёмная ночь, то есть новолуние, когда этот Спутник Земли вовсе Солнцем не освещался. А значит –  стояла непроглядная темень и вы совершенно ничего не могли узреть. Интервал между новолуниями двадцать девять с половиной суток. Именно поэтому, воспользовавшись темнотой, вы незаметно покинули дом и, вооружившись топором, нагнали нетрезвого проезжающего. Затем убили его и присвоили деньги. А впоследствии, любезный, вы сочинили довольно правдоподобную историю, за исключением одной немаловажной детали – состояния Луны. Таким образом, получается, что вы изобличены благодаря вашим же собственным свидетельствам и невежественным познаниям в астрономии. А вот теперь, господин исправник, соблаговолите допросить этого злодея ещё раз, но уже в новом качестве. Мне же следует поторопиться. – Выйдя из оцепенения, полицейский, отчего то взял надворного советника под козырёк,  и, видимо совсем лишившись дара речи, что-то невнятно промычал. – Надеюсь, лошади готовы? – Самоваров вопросительно посмотрел на станционного смотрителя и тот   обречённо  кивнул в ответ.

Бросив на стол пятак, надворный советник направился к выходу, оставляя позади себя прозрачное облачко ароматного дыма и оцепеневших от неожиданного поворота людей.

Четвёрка лошадей сорвалась с места и понеслась в неизвестность, разрезая темноту слабым пламенем дорожного фонаря. Впереди оставались ещё сотни верст, и откуда-то издалека слышалась трель звонкого  дорожного колокольчика, отдававшаяся в ночи каким-то чудным и отчего-то грустным эхом.

[1] Фурштат – (уст.)– военный обоз  (прим. авт.).

[2] Рыдван – (уст.) большая карета (прим. авт.).

[3] Дормез —  (уст.)  экипаж, оборудованный для сна в пути (прим. авт.).

[4] Тать – (уст.) —  вор, грабитель (прим. авт.).