Знак

Наконец-то я купил себе дом. Каждый, кто жил в многоэтажке, рано или поздно начинает понимать, что, какая бы у него не была роскошная квартира, ей не сравниться с домом на собственной земле. Тяга к земле проявляется особенно остро, как правило, после сорока. Так случилось и со мной.

К тому же дома, как и люди, имеют свой характер, живут и, если их вовремя не лечат, умирают. Я вполне согласен с теми, кто считает, что дом вбирает в себя энергию живущих в нем людей. Вообще в этой теме много загадочного. Непонятно, почему даже новый, но пустой дом быстрее ветшает, чем старый, в котором живут люди.

Этот дом я полюбил с первого взгляда. На вид ему не более пятидесяти лет, но на самом деле, оказалось, более века. Об этом говорили надёжные, кованные, похожие на штык трёхлинейки гвозди, вбитые в балки перекрытия на чердаке. Дубовые бревна лаг, поддерживающих крышу, почернели от времени и больше напоминали темный природный камень. Такое бревно простоит ещё ни один десяток лет и его не возьмёт ни короед, ни шашель. Оно как коньяк, чем старше, тем лучше. Говорят, в Канаде даже есть такой бизнес: у индейцев в деревнях на брёвна разбирают старые дома, а взамен строят современные сборные со всеми удобствами. А потом, потемневшие от времени брёвна продают реставраторам мебели, разного рода дизайнерам интерьеров и просто тем, кто хотел бы украсить свой новый дом частицей уходящей красоты.
Снизу, под шифером, осталось старое кровельное железо. На нём ясно проступала штамповка в виде двуглавого орла и дата-1886 год. Когда-то улица, на которой стоял теперь уже мой «новый» старый дом, называлась первой Заташлянской, поскольку лежала на левом берегу реки Ташлы. Внезапно мои мысли прервались из-за того, что прямо на меня в упор смотрела железная коробка, засунутая кем-то между стропилами и кровлей. По форме она скорее напоминала небольшую шахматную доску с двумя крючочками, которые от времени немного поржавели, но все равно открылись.
Внутри, лежала аккуратная стопка ассигнаций, достоинством от ста до тысячи рублей каждая, выпущенных, как на них указывалось, Объединённым Войсковым Правительством Дона и два белых погона с чёрной выпушкой и зелеными просветами, без звездочек, а так же несколько фотокарточек казачьих офицеров в черкесках  с лихо загнутыми вверх усами. Рядом с ними аккуратно перемотанные ленточкой, лежали две одинаковых небольших, но достаточно толстых записных книжки в дорогих кожаных переплетах. Мелким убористым почерком в самом верху, посередине строки, слегка потускневшими чернилами было выведено:

Дневник офицера

Революция в России застала меня в Петербурге, где, к тому времени, я встретил тридцатилетие и заканчивал курсы Николаевской военной академии Генерального Штаба. Жить в Петербурге и спокойно смотреть как обезумевшая чернь грабит и унижает народ, было невмоготу.
К тому же до меня доходили слухи, что где-то на юге формируется Добровольческая Армия генерала Корнилова. Будучи сам родом из Ставрополя, я принял решение пробираться в родные края, с тем, что бы, навестив свою семью-мать, жену и сестру, выполнить затем свой офицерский долг и вступить в освободительную добровольческую народную армию.
Поскольку путь пролегал через занятые большевиками районы, мне ,как и многим моим соратникам в то время, приходилось выдавать себя за «товарищей», командированных в Ставропольскую губернию. Благо, удалось раздобыть подходящие документы или мандат, как говорили большевики.
Мой багаж состоял из большого фанерного, обшитого телячьей кожей чемодана и ручной поклажи – небольшой сумки — самых необходимых личных вещей. Чемодан, оборудованный двойным дном, хранился в багажном отделении поезда. В его потаённом отделении была аккуратно уложена парадная форма войскового казачьего старшины с боевыми наградами.
На станции Кавказская в багажном отделении начался обыск, который, к радости ехавших с фронта дезертиров, а теперь бойцов красной армии, завершился обнаружением моего мундира. Пытаясь найти хозяина чемодана, большевики стали силой снимать рабочие куртки и пиджаки с подозрительных, как им казалось, гражданских лиц.
У одного «рабочего» под курткой и рубахой оказалась полевая офицерская гимнастерка с погонами и двумя георгиевскими крестами на груди. Неуправляемая людская масса ревела от предвкушения расправы над штабс-капитаном. К моему огромному горю, я ничем не мог ему помочь. Один из дезертиров протянул руки к погонам и матерно выругавшись заорал: «Вот сейчас сорвём с тебя, паскуда офицерская, погоны и заставим сожрать, а не съешь — поставим к стенке».
Георгиевский кавалер спокойно отстранил протянутые к нему грязные руки солдата, медленно снял погоны, вынул из кобуры револьвер, приставил наган к своему виску и, глядя в расширенные от страха зрачки большевика, нажал на курок. Раздался выстрел. Сраженный капитан рухнул на перрон. Он погиб, не позволив до себя дотронутся. Забрызганная офицерской кровью, мерзкая рожа красноармейца замерла в недоумении. Потрясённая увиденным, застывшая от изумления толпа, стала медленно расходиться, что позволило мне спокойно пересесть на Ставропольский поезд и добраться до родного города.
На вокзале царила привычная суета, только военных было намного больше чем штатских. Прямо на перроне, в окружении мешков с песком, хищно щерился ствол пулемета. Вдруг прямо передо мной вырос патруль из двух солдат и одного матроса.
-Куда путь держишь, браток?- внимательно разглядывая меня и не переставая щелкать семечки, поинтересовался матрос, чья надпись на бескозырке ясно указывала на принадлежность к Северному флоту.
-Выполняю поручение Центрального Комитета партии по мобилизационному плану населения на борьбу с контрреволюцией – по военному четко отрапортовал я и подал мандат.
-Нужное дело делаешь, товарищ,- внимательно рассматривая печать и подписи, неспешно проговорил представитель новой власти и вернул документ. Не обнаружив ничего подозрительного, меня отпустили.
Все-таки мне пришлось немного поволноваться: мандат был хоть и хорошего качества, но фальшивый и куплен за восемьдесят рублей на Мойке у местных Петроградских «делателей марок» .
Дом, в котором жила моя мать располагался на Ташле — наиболее глухой части города, издавна славившийся своими огородами и садами. Там, в городском захолустье, я чувствовал себя относительно спокойно. Но всего через несколько дней кровавый большевистский террор густым красным туманом окутал спокойные зелёные улочки Ставрополя.
Июнь 1918 года. Разнузданная банда, беснующихся в садисткой ярости уголовников и мародеров заполнила улицы города. Большевистская зараза духовно кастрировала нестойких в моральном отношении людей. То, что вчера считалось преступлением и страшным грехом, сегодня поощряется и называется борьбой с «проклятым прошлым». Карательные отряды наемных убийц из китайцев, латышей и прибывших с севера матросов, напяливших красные повязки, бесчинствуют в церквах и храмах. Тихий патриархальный южный городок, населением чуть более полста тысяч содрогается от стонов и несмолкаемого плача. Мразь правит бал.
Приехавшие из Нижегородской губернии никому не известные бандиты-чекисты превратили Венициановскую аптеку, известную среди горожан как аптека Байгера, в тюрьму с пыточными камерами и кабинетами черезвычайки. По улицам в автомобилях, конфискованных у городских благодетелей и почетных граждан: горожан Ивановых, Меснянкиных, Ерганжиевых, Ртищевых, Дёминых и Алафузовых, размахивая чёрными знамёнами разъезжают товарищи прокомедовы, коппе, яшкины, ашихины, игнатьевы, морозовы, труновы и шпаки- вся нечисть с юга России собралась в стаю.
Кровавый террор начался в ночь с 19 на 20 июня. Первой его жертвой стал гласный городской думы А.А.Чернышев, подвергнутый жестоким пыткам: его били ногами, прикладами, кололи штыками, выбили глаза, шашкой отрубили указательный палец, и только потом, превратив лицо в кровавое месиво застрелили, бросив труп в Мамайском лесу.
Домовладелец В.Г.Жуков с сыном убиты поселенными в их доме красноармейцами, которые вывели их нам улицу и тут же зарубили, а потом вернувшись в квартиру, пьянствовали, заставив, предварительно ими ограбленного, проживающего там англичанина Бейера, играть им на рояле и танцевать.
Часовня, в память убиенного императора Александра II, что на центральной Александровской площади города, превращена в общественный туалет.
Красноармейцы «революционных войск Северокавказской советской республики», на основании декрета, напечатанного в «Известиях» и расклеенного на столбах «имеют право – каждый на социализацию девушек в возрасте от 16 до 25 лет, но не более 10 девиц на одного красноармейца. Желающим воспользоваться этим декретом, надлежит обратиться в революционные учреждения, где выдаются соответствующие мандаты».На основании этих мандатов, большевики устраивают облавы и насилуют молодых красивых женщин, главным образом, из буржуазии и местных учебных заведений.
Тихий, уютный город, красивые окрестности, невдалеке горы. Ставрополь, главный город богатой области, стал городом-великомучеником. На лицах горожан лежит печать пережитых ужасов. Нестерпимо видеть террор и не противодействовать ему. Именно поэтому, я и мой старый знакомый полковник Павел Ртищев, приняли решение о создании в городе тайной офицерской организации, в которую, кроме офицеров вступают так же студенты и даже гимназисты.
Однако, большевики, чувствуя свой неминуемый конец, и, учитывая приближение фронта к Ставрополю переходят к открытому истреблению всех бывших офицеров, зарегистрированных и проживающих в городе.
Восьмидесятилетний старец, И.А. Мачканин, участник Крымской кампании 1856 года, герой Русско-Турецкой войны 1877-78 годов, награжденный за сражение на Шипке и штурм Плевны, а позднее за покорение Кавказа, раздет, многократно исколот штыками и зарублен шашкой на «Холодном роднике». Та же участь постигла и сына его — штабс-капитана Н.И.Мачканина- только за то, что осмелился похоронить труп своего отца;
Вслед за этим, зверски замучены и убиты старший советник Ставропольского губернского правления Барабаш; генерал-майор в отставке С.А. Акулов, преклонный старик полковник Никольский, офицеры Газиев, Яковлев и многие другие.
Людей убивают повсюду: около их домов, близ вокзала, в казармах, изувеченные трупы валяются на улицах, в канавах, в лесу под городом …. Среди зарубленных уже не только офицеры, а присяжные поверенные, купцы, старики, подростки-гимназисты и даже женщины, как правило из обеспеченных слоев.
В короткое время, в условиях жесткой конспирации, меньше чем за месяц, мы смогли собрать в свои ряды 270 человек. К нам должны будут присоединиться казаки Барсуковской, Темнолесской, Николаевской и Сенгилеевской станиц. Мы понимаем, что восстание не подготовлено и возможно преждевременно, но, даже если нам предстоит погибнуть в бою, мы сохраним самое дорогое — свою честь, как сохранил её там на станции безымянный штабс-капитан.
Имея в наличии лишь легкое стрелковое оружие, в основном револьверы, охотничьи ружья, небольшим числом винтовки и несколько десятков гранат, мы должны выступить против нескольких тысяч большевиков девятью взводами в месте их постоянной дислокации – в районе, так называемых, осетинских казарм. Наши союзники — ночь и внезапность. Затем, соединившись с подошедшими казаками из близлежащих станиц, полностью освободить город. Фронт всё ближе подходит к Ставрополю. Через несколько часов мы выступаем.
27 июня 1918 года.

8 июля 1918 года

Я, командуя, полком казаков в составе 2-й кубанской дивизии Добровольческой Армии, вхожу в освобожденный Ставрополь. Город ликует. Большевики почти не защищали губернскую столицу. Разбитые Генералом Шкуро у села Птичьего, они получили по телеграфу ультиматум, в котором казачий атаман требовал сдать город в течение 24 часов. В противном случае угрожал уничтожить позиции красных из тяжелой артиллерии. Сразу после получения телеграммы, большевики бежали, бросив 16 полевых горных орудий, тогда как у нас не было ни одной даже лёгкой пушки.
Через несколько дней мой полк участвует в траурной церемонии похорон героев восстания 27 июня. Было разрыто десять братских могил, из которых было извлечено 96 изуродованных трупов; 65 опознаны родными и близкими. Останки героев похоронены в ограде Андреевской церкви. Оставшиеся в живых участники восстания отслужили молебен. Служба проходила во дворе юнкерского училища. Архиерей служил панихиду и плакал.
Восстание не удалось. Казаки станицы Барсуковской, по собственному усмотрению нападают на красных ранее условленно срока, терпят неудачу и рассеиваются. В станицах начинается террор. О нашем выступлении именно 27 июня казаков предупредить не успели.
Несмотря на внезапность выступления, большевикам удалось отразить атаку, а затем используя многократное преимущество в численности и вооружении рассеять отряд по городу. Мне, с частью восставших, чудом удалось спастись и на следующий день мы скрылись на хуторе Кавказском, где встретили наступающие войска Добровольческой Армии, и я был поставлен командовать полком.
Больше половины участников восстания погибло в бою. Многие попали в плен, в том числе и руководитель организации – полковник Павел Ртищев. Его вместе с братом прилюдно расстреляли на Ярмарочной площади города.
Хуже пришлось тем, кто был пойман и посажен в городскую тюрьму и подвалы Юнкерского училища. Особенно зверствовали большевик Коваленко и начальник Красной Армии в Ставрополе, известный своей кровожадностью Фома Шпак. Перед смертью им вырывали ногти, отрезали уши, вырезали на коже погоны и лампасы, отрубали руки, ноги и только потом рубили по шее.
Двенадцать героев приняли мученическую смерть: Дмитрий Иванович Новиков, Георгий Иванович Новиков, Валентин Иванович Руднев, Сергей Поспелов, Николай Шереметьев, Александр Ангаров, Александр Цыпин, Борис Еремеев, Василий Бибер, Аразам Аролод Белоусов, Сергей Иванович Васильев и Леонид Михайлович Михайлов.

21 июля 1918 года.

Герои отомщены. На подступах к городу, в бою, казаками моей сотни зарублен Фома Шпак.
Впереди долгий путь борьбы за единую и неделимую Россию, за будущее наших детей и память наших предков.

Наверное это знак. Прочитав строки из дневника боевого офицера я именно так и подумал. Прошло уже почти девяносто лет с той поры, а мы чтим всё не тех героев и назвали улицы не теми именами ….Нам матом выругаться легче, чем начать обращение словами «господа». Стыдимся ходить в церковь. Детей учим не жить, а выживать. Мы уже не «товарищи», но ещё и не «господа». Грязный город недовольных людей. Вороватая власть. А ведь могло бы быть всё по-другому, если бы тогда, в семнадцатом….
Слава богу, теперь этот дом мой.