Высоко передо мною
Старый Киев над Днепром,
Днепр сверкает под горою
Переливным серебром.
Хомяков А.С.
Глава 1.
Киев
25 мая 1916 г., среда.
Лиловые сумерки постепенно тушили день. На тёмно-синем небе поочерёдно вспыхивали звёзды. Казалось, невидимый фонарщик подносил к ним свой горящий фитиль. Света добавляли и снопы искр, вылетавшие из паровозной трубы. Локомотив бежал по рельсам Московско-Киево-Воронежской железной дороги всё быстрее. С муравьиным упорством он тащил за собой бесконечный ряд разноцветных вагонов. Позади остались Малоярославец, Тихая Пустынь, Брянск, Нежин и Бобровицы. А впереди уже виднелся купол колокольни Софийского собора. До Киева оставалось меньше двух вёрст.
Клим Пантелеевич Ардашев, статский советник Министерства иностранных дел, рассеяно смотрел в окно вагона первого класса. На столике лежала книга «Киев и его окрестности». Впервые за последние три года он получил отпуск. Пожалуй, правильнее было бы сказать, что с того времени, когда он был вынужден бросить адвокатскую практику и вернуться к работе «рыцаря плаща и кинжала» минуло почти три года. Тогда, накануне Великой войны, чтобы раскрыть дерзкое убийство второго секретаря посольства ему пришлось совершить путешествие в Персию. Но и 1913 год оказался для бывшего присяжного поверенного непростым. Чего стоило расследование в Ставрополе «самоубийства» купца второй гильдии Тер-Погосяна? Кто знал, к чему оно приведёт? А разгром банды Зелимхана в Кавказских горах? Да и 1915 – год, вроде бы спокойного жительства в Петрограде таковым для Ардашева не стал. Город трепетал от страха, узнавая подробности всё новых и новых смертоубийств модисток, совершённых маниаком-стихотворцем. Даже главный сыщик столицы Владимир Филиппов оказался бессилен против душегуба. И только вмешательство Клима Пантелеевича помогло вывести супостата на чистую воду. А теперь он ехал в отпуск, который пришлось взять по настоянию жены. Вероника Альбертовна ещё в начале мая отправилась погостить к двоюродной сестре в Киев. Всю последнюю неделю она слала супругу телеграммы и просила, чтобы он не тянул с приездом. Пришлось идти к начальству с прошением. Князь Мирский, возглавлявший отдел Ближнего Востока МИДа, лишь тяжело вздохнул и подписал бумагу.
Николаевский мост. Киев.
Поезд, подрагивая на стрелках, замедлил ход. За окном уже мелькали вспомогательные железнодорожные строения. Путешествие длиною в 1705 вёрст, наконец, завершилось. Заскрипели тормозные колодки, и состав остановился прямо перед вокзалом. Это было обычное каменное здание в два с половиной этажа, сооружённое ещё в 1870 году. Оно служило для обеих железных дорог, проходящих через Киев. Внутри имелись отдельные покои для приёма Высочайших Особ.
Пассажиры стали выходить на перрон. Погода стояла майская. Градусник перед входом в вокзал показывал 10° по Реомюру[1]. Легкое серое пальто и широкополая шляпа надёжно защищали статского советника от слабого северо-западного ветра, доносившего из паровозной топки запах угля-курняка. Артельщик, прочитав в глазах Ардашева согласие, тут же выхватил у него жёлтый глобтроттер и потащил к стоянке экипажей, находившейся на привокзальной площади. Извозчик, завидев издали знакомого носильщика, бросился ему навстречу.
– Куда прикажите, васкродь? – с заискивающей улыбкой, осведомился возница.
– На Большую Владимирскую, к дому Могилевского, где магазин «Свет»…
– Это мы в два счёта! – воскликнул автомедон. – Обойдётся в рупь.
– Договорились.
Дождавшись пока пассажир расплатится за багаж, извозчик тронул экипаж.
Ещё находясь в Петрограде, Клим Пантелеевич попросил супругу, чтобы его никто не встречал. Ардашев не любил причинять беспокойство даже родственникам. К тому же, он не испытывал особой любви к высокомерному двоюродному свояку. В памяти остался его приезд в Ставрополь. Тогда, в 1908 году, Терентий Петрович Могилевский – муж кузины Вероники Альбертовны – весьма скептически отзывался об увлечении провинциального адвоката литературой. Видимо, Председатель Киевского биржевого комитета, дослужившийся до действительного статского советника и будучи на десять лет старше присяжного поверенного, счёл себя персоной, которая имела право не только смотреть свысока на жизнь хозяев, но рассуждать о её правильности. Потому-то и ехал Ардашев к Могилевским скрепя сердце. Откровенно говоря, он надеялся провести в Киеве неделю, или, в крайнем случае, дней десять. «Этого времени с лихвой хватит, чтобы лично увидеть все достопримечательности «матери городов русских, – полагал статский советник». Тем более что я уже проштудировал почти весь путеводитель. Да и Веронике пора возвращаться домой. Уж слишком неспокойное наступает время».
Несмотря на то, что в войне наметился перелом, будущее Ардашеву виделось весьма туманным. Да, в феврале Россия одержала целый ряд важных побед на Кавказском фронте. Великий князь Николай Николаевич вступил в Эрзерум. Армения теперь полностью в руках России. В результате блестящей наступательной операции турки потеряли более сорока тысяч убитыми и ранеными, в плен попало тринадцать тысяч солдат и офицеров, захвачено триста двадцать пять пушек. В случае занятия Керманшаха, дорога на Багдад для наших частей будет открыта. В апреле мы взяли Трапезунд. Теперь давняя мечта о русском Константинополе может стать явью. Но…Велика вероятность появления разногласий среди союзников. Вполне возможно, что в этой ситуации достаточно остановиться на создании нового государства, возникшего на развалинах Османской империи, которое бы находилось под влиянием стран Согласия. «Россия и так огромна. Аннексировать Турцию – значит, как бы парадоксально это не звучало, ослабить страну. Главное контролировать проливы – ключ к Черному морю…К тому же, слияние русской православной церкви с греческим патриархатом чревато возникновением противоречий среди духовенства, которое сейчас занято выяснением отношений с Григорием Распутиным. Да, этот «старец» зашёл слишком далеко. И рано или поздно, с ним расправятся и, скорее всего, это сделают англичане, – мысленно предположил статский советник. – Положение союзников в Персии совсем незавидное. В Месопотамии генерал Тоушенд сдался после 148-дневной осады. Турки празднуют победу. Надо отдать должное и немцам. Со свойственной им настойчивостью, они, точно кроты, методично подрывают государственные устои не только России, финансируя большевиков, но и Британии. Как теперь выяснилось, вспыхнувшее кровопролитное восстание в Дублине было организованно германскими шпионами, прибывшими под видом коммивояжёров».
Крещатик. Киев.
Клим Пантелеевич с интересом рассматривал город. И он ему сразу понравился, потому что в облике Киева читалось что-то старое, до боли знакомое. Казалось, статскому советнику уже довелось когда-то побывать здесь. «Вероятно, – рассудил он, Киев очень близок к Ставрополю». Это сходство заключалась и в холмистой местности, и в бесчисленных каштановых аллеях, и вишневых садах, и улочках с добротными купеческими особняками из красного кирпича. Вечерами, здесь так же, как и в Ставрополе, теплились жёлтым светом керосиновых ламп глазницы глинобитных домов с соломенными крышами. И огонь этот был южный, тёплый, какой бывает только на Кавказе и в Украине. Зато на широких проспектах текла совсем иная жизнь, с лоском и роскошью, свойственная, пожалуй, Москве и Петрограду. Каменные, пяти и даже семиэтажные здания с венскими и итальянскими окнами в человеческий рост, роскошные, непохожие друг на друга дворцы, трамваи Спрэга, американские «Форды» и французские «Рено», огромные витрины дорогих магазинов, освещённые электрическим светом, шарообразные фонари, поднятые на невиданную высоту – всё придавало городу черты европейской столицы.
Вид на Днепр с Владимирской горы.Киев.
С наступлением сумерек Киев казался ещё прекрасней, становился уютным, домашним. А Днепр!.. Эта широкая река, опоясавшая город голубой лентой, уносила свои воды дальше за пороги, в степи Херсонеса, к самому Чёрному морю. Над городом, как всегда, на правом берегу великой реки, возвышается памятник Святому князю Владимиру. Его трёхсаженный крест, подсвеченный электричеством, теперь служил маяком для проходящих мимо судов, и, сказывали, был виден за сорок вёрст.
Большая Владимирская улица. Киев.
Фиакр стучал по мостовым, переезжал с одной улицы на другую и, наконец, остановился перед высоким домом в четыре этажа. Не успел Ардашев расплатиться с возницей, как из парадного вышел немолодой высокий мужчина с поредевшей чёрной шевелюрой и бакенбардами сросшимися с пышными усами. По всему было видно, что он старался выглядеть моложе своих лет. Об этом свидетельствовали явно крашеные волосы и нафабренные усы. Возраст выдавали брови, в них из-под краски пробивалась седина, и морщинистое, точно мочёное яблоко, лицо. Действительный статский советник ещё в прошлом году разменял седьмой десяток. Рядом с ним стоял лакей, который тут же взял у Ардашева его чемодан.
– Наконец-таки пожаловал, – выдавил из себя улыбку хозяин и протянул руку. – Сколько же лет мы с тобой не виделись?
– Восемь.
– Да, летит время. Как добрался?
– Долго стояли на станциях, пропускали эшелоны с солдатами.
– Ничего не поделаешь – война, – вздохнул Могилевский и, будто извиняясь, сказал: – Вероника с Еленой уехали прогуляться по магазинам, но должны вот-вот вернуться. Они на авто. С ними извозчик моего автомобиля или, как теперь говорят, chauffeur. Ты сильно голоден? Будем ждать их или сядем ужинать?
– Думаю, подождём.
– Тогда предлагаю скрасить ожидание бутылкой Шамбертена.
– Прекрасная идея.
Покои Могилевского располагались на втором этаже. Супружеская чета вполне довольствовалась десятью комнатами, включая гостевую. Остальные сдавала. Весь первый этаж арендовал магазин «Свет» и несколько коммерческих контор. Кроме доходного дома ушедший в отставку действительный тайный советник владел ещё и мыловаренной фабрикой.
Когда бутылка почти опустела, в прихожей послышался радостный возглас: «Лена, смотри, это трость Клима! Клим приехал!». В гостиную влетела радостная Вероника Альбертовна…
Глава 2.
«Аврора»
Царская площадь. Киев.
Филера он заметил сразу. Тот шёл за ним не спеша, останавливаясь и пялясь, в подсвеченные изнутри витрины модных магазинов. Стараясь от него оторваться, он запрыгнул на трамвай у Царской площади. Но и шпик был не промах: нанял пролетку и упорно следовал за вагоном. Тогда пришлось сойти на остановке, как раз напротив Греческого монастыря. «Топтун» был опытный, и уйти от него никак бы, наверное, не удалось, если бы не 17-й трамвай. Заскочить в него пришлось почти на полном ходу. Кондуктор, то ли от неожиданности, то ли от страха, раскричался, грозя штрафом. Но, получив целковый, тут же успокоился. Доехав до Константиновской, он сошёл. Петлял ещё два квартала – всё проверял, нет ли за ним слежки. Убедившись, что «хвост» безнадёжно отстал, сел на 16-й трамвай и, добравшись до Ярославской, вышел.
Шесть окон третьего этажа большого дома с узорчатыми пилястрами, фронтонами и карнизами были завешены плотными портьерами. «Стало быть, всё нормально – собрание состоится», – решил про себя незнакомец. Не обращая внимания на вопросительный взгляд привратника, он быстро миновал два лестничных пролёта. Стоило нажать на пуговицу электрического звонка квартиры №9, как мгновенно отворилась дверь. Его ждали.
Наум Шмулевич Якобсон давно находился на нелегальном положении. Иван Потребов, Сергей Загорулько, и вот теперь Семён Соломонович Гоцман – лишь часть имён и фамилий, указанных в его поддельных видах. Бывший фельдшер, организатор летучего боевого отряда «Всеобщего еврейского Рабочего Союза в Литве, Польше и России» (БУНД) стал на путь террора в двадцать пять лет и давно числился во всеимперском розыске. Соратники дали ему кличку Лекарь. Киевское Охранное отделение охотилось за ним с самого 1905 года. Непримиримый борец с царизмом разыскивался за череду громких политических убийств, совершённых в Киеве, Харькове и Одессе ещё перед войной. Его давно ждала виселица. Правда, последнее время о нём не было ни слуху, ни духу. Якобсон будто в омут нырнул. Однако по сведениям, полученным из Заграничной агентуры всего месяц назад, он был замечен в Цюрихе, где неоднократно встречался с Владимиром Ульяновым и Григорием Сокольниковым (Гиршем Янкеливичем Бриллиантом). Последний, как раз, и уговорил его порвать с Всеобщим еврейским рабочим союзом и вступить в РСДРП, которая осудила призыв БУНДА к еврейским рабочим выступить на защиту отечества. О том, что именно Лекарь и был тем самым объектом, за которым следил филер, офицеры, ведавшие политическим сыском, не знали. Он попал в поле зрения наружного наблюдения случайно, когда встречался в портерной с одним из бывших политических ссыльных, над которым давно висела «фотогеновая лампа» жандармов. «Топтун» и должен был в итоге выяснить его личность, да вот незадача – «дичь» упорхнула.
Семён Израилевич Гоцман (по данным последнего паспорта) торопился на встречу с весьма почтенной публикой. Его ждал совет старшин общественного собрания «Аврора». После либеральных указов Николая II такого рода собраний и клубов насчитывалось в России великое множество. По данным сыскной полиции члены «Авроры» приходили сюда не столько для общения, сколько для того, чтобы засидеться за картами до первой утренней звезды. Отсюда, вероятно, происходило и название. Поскольку завсегдатаи были людьми уважаемыми, то власти смотрели на это сквозь пальцы. Однако имелась и другая, менее известная полиции причина, заставлявшая старшин собираться раз в неделю. В «Авроре» заключались миллионные сделки, продавали и покупали дела, решали судьбу местных политиков или чиновников. Поговаривали, что ставленники «Авроры» были и в самом «Петрограде». Словом, в этих специально снятых восьми меблированных комнатах принимались иногда судьбоносные решения не только для Киева, но для всего юго-западного края. По особой протекции доверенных лиц старшины могли выслушать просьбу любого человека, если, конечно, от его предложения предполагалась выгода клубу.
Вот и сегодня здесь ждали гостя. Ещё пару лет назад ему бы отказали в аудиенции. А сейчас наступало иное, смутное время. Поезд под названием «Российская Империя», был готов сойти с рельс в любой момент. Он уже не слушался машиниста… А что будет со страной через год, два или три? Кто станет у руля? Ощущение неопределённости овладевало каждым, кто хоть изредка почитывал газеты и был способен мыслить.
Несколько дней назад сахарозаводчику Кролю передали из-за границы письмо от его старого приятеля, который давно скрывался от властей за рубежом. Тот просил принять и выслушать на заседании «Авроры» посланника некоего Ульянова (Ленина), которому пророчили завидное политическое будущее в партии социал-демократов. Посовещавшись с членами клуба, Моисей Соломонович согласился.
И вот теперь в просторной зале, кроме упомянутого сахарозаводчика восседали: хозяин ювелирных и часовых магазинов Лейб Гиршман, известный присяжный поверенный Гриль, управляющий «Киевским обществом взаимного кредита» Соломон Шанс, Менахим Гайденвурцель – директор Торгового дома «М. Гайденвурцель и сыновья», хозяин свечных, воскобелийных и воскобойных заводов Марк Иохельсон, нотариус Исаак Сумневич, директор «Паровой фабрики масляных красок» Аарон Байвель и банкир «Киевского учётно-судного общества взаимного кредита» Лазарь Шефтель.
Сегодня эти люди имели значительный вес в обществе и представляли торговые и финансовые круги Киева. С их мнениями считались, их уважали. Но почти каждый из присутствующих прошёл трудный и долгий путь. В памяти многих сохранились, примерно, одни и те же безрадостные картины детства: грязный пустырь еврейского подворья, где в полном беспорядке, прилипнув друг к другу стенами, стояли тесные сарайчики. В них ютились люди. Обычное жильё небогатой еврейской семьи состояло тогда из одной единственной комнаты с провисшим потолком, который удерживался лишь благодаря столбу с поперечной балкой. Четверть пространства жалкого помещения занимала печь с лежанкой. На ней, в грязном тряпье копошились дети. Тут же в углу стояла широкая некрашеная деревянная кровать. У одной стены – сундук с вещами. У другой – длинная скамья да грубо сколоченный стол. По стенам прибиты полки. На них в беспорядке навалены книги в порыжевших, истрёпанных переплётах. Кадушки с водой, черпак, лохань да ведро с помоями. Наступает вечер пятницы. Один из мальчиков сидит за столом перед раскрытой книгой. Он водит по строчкам пальцем и шевелит губами. Мать возится у горячей печи. Все ждут-не дождутся, свежих калачей. Запах поджаристого теста завораживает. В пустом желудке мальца давно «квакают лягушки», и он искоса поглядывает туда, откуда плывёт сладкий аромат. Скорей бы зашло солнце, и на небесном куполе зажглась первая вечерняя звезда… Эх, детство!.. Вспомнились уроки в хедере[2], когда ребе[3] в котелке набекрень, из-под которого виднелась жёлтая подковка лысины и краешек ермолки, за непослушание лупил хедерников линейкой по рукам и заставлял, раскачиваясь, точно гребцов в лодке, распевать стихи из Пятикнижия Моисея. Потом наступило время бар-мицва, и тринадцатилетние мальчики, достигшие религиозного совершеннолетия, пели мафтир[4] в синагоге… И мама, зажегши свечи, вдруг взмахнёт над ними сложенными вместе ладонями, как крылами, и воскликнет: «Гут шабес!» [5]… Всё было, но прошлое ушло и растаяло, как утренний сон…
Дождавшись, пока визитёр займёт предложенное место, сахарозаводчик Кроль изрек:
– Господа, познакомьтесь: Семён Израилевич Гоцман. Он представляет интересы некой организации, которая, по его словам, будет бороться за права и интересы еврейского населения. Она называется РС..Д.. А впрочем, – негоциант махнул рукой и повернулся в сторону незнакомца, – вы сами, голубчик, обо всём и расскажите. Вам отводится четверть часа.
На лицах старшин застыла холодная надменность, присущая хозяевам жизни.
Якобсон поднялся из-за стола и, пригладив тощие усики и реденькую бородку клинышком, сказал:
– Позвольте рекомендоваться: я член российской социал-демократической рабочей партии (РСДРП). В её рядах много наших единоверцев. Вы не хуже меня знаете, как царизм относится к нашему народу. В своде законов Российской Империи насчитывается почти полторы сотни законов ограничивающих права и свободы иудеев. И как только наша партия придёт к власти, все законодательные акты, унижающие наше достоинство, будут отменены. В новом правительстве мы будем иметь большинство. В этом нет никакой фантазии. Моя уверенность основана на трезвом расчёте. Но для того, чтобы приблизить это время, нам нужна ваша финансовая помощь. Собственно, разрешение этого вопроса, как вы понимаете, и является целью моего визита.
– А кто в вашей партии главный? – осведомился присяжный поверенный Гриль.
– Высшим органом является съезд партии. А в период между съездами – Русское Бюро Центрального Комитета РСДРП. «Русское», значит, действующее в России, – пояснил он. Бюро состоит из членов ЦК.
– А чем ваша РСДРП лучше БУНДА или Поалейциона?[6] – поигрывая золотой цепью от карманных часов, спросил директор «Паровой фабрики масляных красок».
– Как вам, наверное, известно несколько дней назад в Киеве завершилась конференция, на которой делегаты БУНДА высказались за поддержание правительства в борьбе с внешними врагами. Это решение ошибочное…Не скрою, некоторое время назад я так же был членом «Всеобщего еврейского Рабочего Союза», но мне пришлось выйти из этой организации. И теперь я лишний раз убеждаюсь в правильности сделанного мною выбора.
– Вот те на! – хлопнул в ладоши банкир Лазарь Шефтель. – Что ж, вы предлагаете? Сдать страну немцам?
– Ни в коем случае! Мы должны желать царизму поражения в войне, поскольку именно разгром России поставит действующий режим на грань гибели. И это поможет нам взять власть. А следующим этапом будет революция в Германии. И позже, когда немецкие рабочие скинут в пропасть истории капиталистов-душегубов…. – он запнулся, понимая, что зашёл слишком далеко, но, всё-таки закончил фразу, – мы прекратим кровопролитие и построим новое общество.
– А перед вами, молодой человек, и есть те самые «капиталисты-душегубы», которых вы только что изволили упомянуть. – Недовольно пробубнил Гайденвурцель. – Так что ж получается: сначала мы дадим вам денег, а потом вы нас «в пропасть истории» сбросите?
– Ну что вы… – смутился гость. – Мы за свободные рыночные отношения, а контроль государства нужен лишь в части исполнения его обычных функций: охрана правопорядка, оборона границ и тому подобное.
–Допустим, – не успокаивался директор Торгового дома. – А как ваша РСДРП относится к религии?
– Положительно, – нетвёрдо произнёс посланец и опустил глаза.
– Хорошо если бы так… А то ведь я помню, как в Вильно в день Йом-Киппура активисты БУДА натравливали учеников на своих мастеров, и юнцы, поджигаемые провокаторами, бросали камни в окна зажиточных единоверцев, а потом, ворвались в синагогу, стали распивать пиво, сквернословить и приставать к молящимся. Разве это не плоды усилий БУДА, который не так уж сильно отличается от вашей РСДРП? Неужели вы пойдёте в революцию с этими, забывшими свои корни, юнцами? Или это вы их такими делаете? Если так, то вы нас разочаровали. Договариваться с людьми без моральных принципов невозможно. Неверующие, как каторжники, всё равно рано или поздно обманут. Простите, но наличие бороды не делает козла раввином.
– К сожалению, вы меня неправильно поняли, – опустив глаза в стол, негромко выговорил Лекарь. Его пергаментное лицо гостя стало белым. Но, сделав над собой усилие, он продолжил: – Такое положение вещей нам совершенно чуждо. На последнем съезде РСДРП мы провозгласили программу подготовки совершения буржуазно-демократической революции, которая должна дать всем народам Российской империи равные права, том числе и право свободного вероисповедания.
– В случае нашей помощи, мы могли бы рассчитывать на благодарность новой власти? – спросил банкир, пробуравливая революционера острым взглядом.
– Безусловно. Не скрою, мы бы хотели сотрудничать с вами на постоянной… ежемесячной основе.
– Господа, мы совсем замучили гостя расспросами, – поднимаясь, заключил Моисей Соломонович и, щёлкнув крышкой золотых часов, добавил: – Время вышло. – Он развернулся всем телом к визитёру, улыбнулся одним ртом и спросил: – Как долго вы намереваетесь пробыть в Киеве?
– Два-три дня.
– Вот и прекрасно. Сегодня мы обсудим ваше предложеньице, а завтра в полдень в ресторане гостиницы «Гранд-Отель», на Крещатике 22 вас будет ждать конверт с нашим ответом. Отобедаете за наше здравие. Не беспокойтесь, я обо всё распоряжусь. В «Гранд-Отеле» у нас открытый счёт. Столик будет заказан на имя Семёна Израилевича Гоцмана. Правильно? – он хитро улыбнулся.
– Да-да, – смутился тот.
– Вот и славно.
– Весьма польщён знакомством, господа, – затряс бородкой гость. – Позвольте откланяться.
– Не смеем задерживать, – приторно улыбнулся Моисей Соломонович.
Едва за Якобсоном закрылась дверь, как появились лакеи с напитками и закусками. Гости перешли к ломберным столам. Электрический свет приглушили, и на портьерах, точно живые, заплясали тени. Подали поднос с нераспечатанными колодами дорогих глазетных карт. Началась игра.
Глава 3.
Ротмистр Штарберг
Киевское губернское жандармское управление располагалось в доме №10 по Илларионовскому проспекту. Именно из его дверей вышел высокий господин с длинными английскими усами, в модной фетровой шляпе модели «Хомбург», отличавшейся узкими, немного загнутыми полями и продольной вмятиной на тулье. Тёмно-синяя костюмная пара, белая сорочка с тёмным галстуком и лакированные туфли довершали его наряд. В руках он держал трость. На вид ему было лет тридцать пять. Только вот короткая стрижка, тяжёлый внимательный взгляд и уверенная походка выдавали в нём военного. Ротмистр Штарберг служил в киевском жандармском управлении уже восьмой год. За это время он повидал немало. Приходилось проводить обыски, сидеть часами в засадах, участвовать в погонях. Чаще всего это происходило на Подоле, где цвели и множились сборища анархистов, эсеров, бундовцев, социал-демократов и сторонников Поалейциона. Однажды, ему удалось даже отыскать подпольную типографию, устроенную в подвале заброшенного дома. Эта удача была бы невозможной без использования агентурной сети, которую Александр Петрович кропотливо ткал все последние годы. Порой получались весьма интересные переплетения, когда информация от одного источника перепроверялась сведениями от другого. Такое случалось, если информаторы служили в одно и том же ведомстве, и совсем не подозревали, что сообщают об одном и том же событии. Вот и сейчас он шёл на встречу с агентом.
Ювелир Лейб Гиршман попал в разработку случайно. Виной всему его жадность: семь лет назад он польстился на сомнительную сделку – соблазнила низкая цена – и купил золотой брусок весом в два фута. Золото, как уверял посредник, имело совершенно чистое происхождение. Этот гешефтмахер получил профит дважды. Первый раз, когда покупатель и продавец выдали ему проценты за то, что свёл их вместе, а второй, когда, будучи агентом охранки, донёс об этом Штарбергу. Сказать по правде, никаких сведений о преступном происхождении слитка ни у полиции, ни у жандармерии на тот момент не было
Вербовка ювелира проходила по всем правилам. Сначала состоялся нелицеприятный разговор с глазу на глаз. Штарберг, будучи тогда ещё штабс-ромистром, в красках обрисовал Гиршману его ужасное и недалёкое будущее. Затем, он молча выкурил папиросу и сполна предоставил жертве возможность воспользоваться собственной фантазией о своей незавидной доле в обществе воров, насильников и грабителей.
Когда маленькие свиные глазки уже наполнились слезами, и начала подрагивать нижняя губа, офицер принялся успокаивать его словами о том, что «не так уж страшен чёрт, как его малюют», что «хороший адвокат всегда может убавить срок», и что «в остроге тоже люди сидят»… Вот тут-то нервы торговца не выдержали, и он разрыдался по-детски, в голос. Не проронив ни слова, визави достал портсигар и, чиркнув карманной зажигательницей, пустил в потолок длинную струю дыма.
– Не губите! – взмолился коммерсант, вытирая мятым платком глаза. – Заплачу любые деньги, только в тюрьму не сажайте.
– Что ж, пожалуй, я готов сделать для вас одолжение, хотя… это будет совсем непросто, – ледяным голосом выговорил жандарм.
– Прошу вас!
– Но это только ради нашей дружбы.
– Спаситель! – прошептал Гиршман и громко высморкался в платок.
–И, заметьте, вам моя помощь обойдётся совершенно бесплатно. Придётся лишь подписать кой-какую бумаженцию.
Ювелир замер и насторожился.
– Нет-нет, не волнуйтесь, – успокоил его офицер. – Это не вексель и не закладная. Речь вообще не идёт о финансовом документе.
А дальше проходило всё, как учили на курсах отдельного корпуса жандармов. Первые пять-семь дней после вербовочной беседы и подписки о согласии на сотрудничество, вербовщик опекал своего подопечного, как мать первоклассника. Первая неделя – самое трудное время для человека, согласившегося быть доносчиком. Он не находит себе места и бесконечно сомневается в правильности сделанного им выбора. И здесь надобно его поддержать и убедить, что он уже служит отечеству. Видеться с ним следует каждые два-три дня. Имелись случаи, когда вербуемые, забытые куратором, накладывали на себя руки, оставляя покаянные письма.
Убедившись, что Браслет, – а именно такое прозвище было присвоено Гиршману – спокоен и готов к работе, Штарберг назначил новое rendez-vous, во время которого новоявленный помощник получил первое, совсем пустяковое задание. По теории вербовки оно и должно быть простым и формальным, потому что носит проверочный характер и показывает лишь степень готовности агента к работе. Суть его заключалась в том, что в клубе «Аврора» Браслет должен был завести разговор о тяжёлой доли его единоверцев в России, о цензе оседлости, запрете на право владения землёй, о невозможности для молодёжи выбрать любое образование, о том, что российское законодательство, в основе своей, даёт евреям лишь право торговли, ростовщичества и маклерства. С поручением Гиршман справился на «отлично». С тех пор «Аврора» была под надёжным надзором жандармского управления, а ювелир заработал себе репутацию поборника прав еврейского населения.
Прошло семь лет. Ювелир разбогател и открыл в Киеве ещё два магазина. К торговле украшениями добавился и гешефт с часами. Теперь он торговал в Одессе, Харькове и Житомире. Если бы не война, то наверняка бы добрался и до Москвы, и до Петрограда.
Александр Петрович за эти годы получил лишь очередное звание и небольшую прибавку к жалованию.
Штарберг старался не беспокоить агента без особой надобности. Общались они, как правило, раз в месяц. А вчера Браслет сам протелефонировал своему куратору и попросил о срочной встрече. Место и время были обговорены заранее.
Завидев у перекрёстка извозчика, ротмистр остановил закрытый экипаж и покатил по мостовой.
[1] 10° R= 12°С
[2] Хедер – (идиш) еврейская начальная религиозная школа (прим. авт.).
[3] Ребе – (идиш) – учитель в хедере (прим. авт.).
[4] Мафтир – молитва, которую распевают 13-летние мальчики в ознаменование своего религиозного совершеннолетия (прим. авт.).
[5] Гут шабес – (иврит) – доброй субботы (прим. авт.).
[6] Поалейцион – еврейская социал-демократическая рабочая партия (прим. авт.)
Купить электронную версию романа «Киевский лабиринт» вы можете здесь.
Оставьте комментарий