Этот роман издательство «Эксмо» планирует выпустить  через полгода, в январе. Надеюсь, так и будет. Однако сейчас можно ознакомиться с  отрывком.

Глава 1.

Модистка

Женщина – создание беззащитное. Особенно, если она молода, красива и бедна. И сколько же кружится  вокруг  такого мотылька    хищников!  Коллежские секретари   и асессоры  из Присутственных мест с завитыми  к верху усами, купцы-миллионщики с блестящими на солнце лысинами, напористые как эскадрон корнеты  и убелённые сединой отставные  генералы. Все они – кто подолгу, а кто мельком – останавливали взгляд на юной Сильфиде, проплывающей  среди разодетых манекенов ателье «Мадам Дюклэ», что  находилось в Петрограде на Измайловском проспекте. Но больше всего Анну  раздражали   приставучие, как клейстер, приказчики  галантерейного магазина «Парижский свет», ведь   с ними  очаровательной модистке приходилось  общаться два раза в неделю.

Вот и сейчас,  она стояла  у прилавка и пересчитывала, отпущенный в кредит  товар: аграмант восьмигранный – пять аршин; стеклярусные кружева по тюлю (чёрные и цветные) – по пять   аршин каждого наименования; плюмаж из птичьего пера (цвета гелиотроп) – две коробки; лента муаровая – десять аршин; лента атласная (красная) – семь аршин; пуговицы кокосовые (с ножкой) – 100 штук,  (с  прошивными ушками) – 50 штук; эластики для подвязок – 30 штук; бахрома с золотом – десять аршин; канитель серебряная – восемь аршин; белый газ – десять аршин; красный рытый бархат – пятнадцать  аршин; швейцарский муслин на коленкоре – двадцать аршин.

– И всё-таки вы не ответили на мой вопрос, будете ли вы свободны на этой неделе? – пропел над аккуратным ушком высокий  приказчик с напомаженными волосами.

– Простите, Тимофей Спиридонович, но у нас много работы, – смущаясь, вымолвила барышня.

– Ох, Анна Ивановна, Анна Ивановна! Не жалуете вы меня. Вот уже почти год как я пытаюсь обратить на себя ваше внимание, но всё без толку.

– Работы много-с, – едва слышно пролепетала девушка. – Да и хозяйка строга.

– Да при чём тут  хозяйка? Вы смотрите, какие погоды стоят! Морозец совсем лёгкий! Солнечно и тихо! Для здешних мест – большая редкость. В  феврале  у нас самые холода да ветры с Финского залива… А тут – Божья благодать. Покатались бы на санях, в  кондитерскую бы зашли, чаю  или кофею откушали. Или вот давайте фильму новую посмотрим, комедию, с Людвигом Трауманом, «Пожиратель женщин» называется, а?… Жизнь-то проходит, Анечка! Дорогая!

– Но вы же, Тимофей Спиридонович, женаты. Семья у вас…

–  И что? – мужчина  даже выпрямился от удивления. – Чем, вам, скажите, моя семья повредить может? Я ведь вас из уважения, можно сказать, на прогулку приглашаю. Ничего такого-с, предосудительного…А впрочем, – он горько вздохнул и махнул рукой,  – у вас вечные отговорки.  Ладно.  Нет, так нет. Прикажете заворачивать?

Модистка кивнула.

– А вы, Анечка, с извозчиком прибыли? – за спиной белошвейки раздался чей-то резкий, как скрип ржавой калитки, голос. Обернувшись, она увидела управляющего галантерейного дома господина Мориса Гюстена, только что вышедшего из своей комнаты. Слегка поклонившись, девушка ответила:

– Нет, на трамвае. Но теперь, придётся нанять извозчика.

– Не стоит, право, беспокоиться. Для вас, как для постоянной покупательницы не только скидки, но и бесплатная доставка-с. – Он повернулся в сторону  приказчика и распорядился:– Тимофей, помогите Анне Ивановне, товар погрузить. Экипаж за наш счёт.

–  Сию минуту-с…

– Вы очень добры, месье Гюстен, – пролепетала брюнетка и зарделась.

– Ну, голубушка, как поживаете?

– Всё хорошо-с, – ответила Анна и опустила глаза. Она чувствовала, как по её лицу и стану скользил бесцеремонный взгляд   француза.

–  Я вижу, у  вас много работы.

– Да. Поступил заказ от Александрийского театра.

– О! Это большая честь! – воскликнул галантерейщик. – Передайте мои поздравления мадам Вяземской.

– Всенепременно-с…

– А впрочем, я её и сам увижу на днях… А вы, голубушка, засиделись в белошвейках. Пора бы уже и на серьёзную должность определяться. У меня, кстати, вакансия открылась – уволился приказчик, отвечавший за приём товара. Вот и пожалуйте на его место. Милости, как говорится, просим. Месячное жалование на первое время – сорок рубчиков. К концу года, если с делом будете справляться, подниму  до пятидесяти. Фаина Мелентьевна, при всём моём уважении к ней, и тридцати вам не платит, так?

– Всё так неожиданно, месье Гюстен, – девушка ушла от прямого ответа. –  Я и не знаю, что сказать. Ведь госпожа Вяземская так много сделала для меня… Особенно, после того, что случилось с матушкой.

– Да, я наслышан об этой трагедии. Но ведь я вас  не тороплю. Подумайте. А в среду, – он повернулся к висевшему на стене календарю,– соблаговолите  ответить. Больше времени дать не могу – коммерция промедления не терпит. Договорились?

– Да-да, – закивала головой модистка. Я обязательно, обязательно вам протелефонирую…завтра.

–И славно! Я уверен, – он приблизился на шаг, заглядывая собеседнице в глаза, – мы с вами сработаемся, не правда ли, милочка?

– Конечно, – отступая, пробормотала девушка, – непременно…

Заметив, что весь товар уже вынесли и приказчик в нерешительности топчетсяу дверей, она промолвила:

– Простите, мне пора.

– Ступайте, дитя моё. Я буду ждать вашего решения, – менторским тоном  провещал француз и подкрутил и без того вздёрнутые кверху усы.

Анна торопливо покинула торговую залу и вышла на улицу. Картонные коробки и завёрнутые в бумагу отрезы, были уложены таким образом, что оставалось место и для пассажира. Приказчик галантно подал руку и помог барышне забраться в экипаж.

– Спасибо, Тимофей Спиридонович. Вы очень любезны.

– Не стоит благодарностей, Анна Ивановна. Моё сердце для вас всегда открыто. – Он повернулся к извозчику и повелел: – На Измайловский, к салону  «Мадам Дюклэ», да смотри  побыстрей и поаккуратней!

–Учёного учить, что мёртвого лечить, – повернув обмёрзший веник бороды, дерзко ответил извозчик. Вскинув вожжи, он крикнул:  –  Но, милаи! поехали!

Пролётка понеслась по заснеженной мостовой. Железные  обода со скрипом давили  сахарный снег. В движении холод чувствовался сильнее. Пуховый белый  платок, ротонда, отделанная кроличьим мехом,  и муфта надёжно согревали девушку. А мороз всё не    успокаивался. Он, точно навязчивый сладострастник, норовил залезть под юбку, коснуться своим холодным дыханием нежного женского тела, но, несмотря на все старания, ничего у него не выходило. Зимнее dessou[1], согревавшее  стройные ножки, облачённые  в дешёвые фильдекосовые   чулки, сводило на нет все непристойные устремления февральского волокиты. От злости и бессилия неудовлетворённый ловелас  принялся  пощипывать нос и колоть невидимыми иголками раскрасневшиеся девичьи щёчки.

«Ехать ещё не меньше четверти часа» – подумала  Анна. Чтобы совсем забыть о  холоде, она стала смотреть по сторонам и читать вывески торговых рядов, лавок и модных салонов. Многие названия  были для неё знакомы, но из-за дороговизны недоступны, хотя в  некоторых она уже и бывала –  делала покупки для своей хозяйки. Огромные витрины, украшенные ещё до Рождества, изумляли разнообразием и изысканностью. Особенно, поражал магазин игрушек Дойникова в Гостином дворе. В саженом окне была выставлена  большая кукла с золотистыми локонами в пышном кружевном платье. Она, точно живая,  поворачивала голову и даже кланялась.  В России такие механизмы делать не умели и, наверняка, её привезли  из Германии и ещё до войны. Ведь теперь за одно  упоминание о немецком товаре полиция могла прикрыть торговлю.

Аня, выросшая без отца,  вспомнила, как в детстве, проходя  мимо такой же витрины, она  просила  маму остановиться и постоять минутку-другую. Нет, она никогда не клянчила и не просила купить ей такое чудо, отлично понимая, что для этого у них просто не было денег. Зато потом, всю дорогу до маминой работы – небольшой портняжной мастерской, расположенной в подвале, – она представляла, как наряжала бы новую подружку и даже кормила бы её овсяной кашей из чайной ложки. Но Жази – почему-то  именно так она нарекла её, – наверное, тоже отказалась бы от этого жидкого невкусного  варева.

И так они останавливались каждый день у витрины, смотрели на неё и молчали. Мама и дочь. Вскоре они не заметили, как привыкли к ней, сроднились.  Жази стала частью их существования. Каждое утро девочка, перебирая своими маленькими, точно фарфоровыми ножками, бежала за мамой вприпрыжку, предвкушая новое свидание с любимой куклой.

Но однажды она исчезла. Её купили. Полукруглый оконный проём  смотрел слепой глазницей. Анюта рыдала, а мама успокаивала  и говорила, что это даже очень хорошо, что Жази забрали, потому что  в таком большом холодном магазине ей, вероятно, было зябко. К тому же, добавляла, мама, она  попала в  добрую семью. И там её будут любить. И, возможно, даже больше, чем мы. Эти слова обижали девочку, и Анюта  выкрикивала сквозь слёзы, что никто и никогда  не сможет любить Жази больше, чем она. Мама гладила её по головке, вздыхала и, смахивая украдкой жемчужную слезинку, соглашалась.

Полина Евграфовна Извозова ослепла два года назад. Глаза золотошвейки не выдержали ежедневного дневного напряжения и утро однажды для неё так и не наступило. Сорокалетняя женщина  погрузилась во тьму. Знакомый врач, который наведывался в   доходный дом на Болотной, лишь разводил руками, тряс головой и что-то лепетал про катар глаз и сигнатуру. Только всё оказалось тщетно. Ни сабуровые капли, ни  промывания квасцовой водой, ни васильковые компрессы   не помогли вернуть зрение. И постепенно мать смирилась с судьбой.

К тому времени, когда случилось несчастье, Аня уже  работала модисткой  в салоне «Мадам Дюклэ». Новая хозяйка сохранила  старое, привычное для горожан  название. Узнав, что девушка  содержит  не только себя, но и больную мать, она добавила к её месячному жалованию  десять рублей. Правда, появились и новые заботы: Анна теперь  не только шила восточной, мозаичной гладью и сутажем, исполняя всевозможные виды кружев (от датского «Гедебо» до бразильского «Sols»), но и  отвечала за закупки товара. Жизнь, хоть и омрачённая внезапным недугом матери, постепенно налаживалась и  становилась на прежние рельсы. Да и сосед Алексей – студент Технологического института – ухаживал за Анной  с таким подобострастием, что в серьёзности его намерений сомневаться не приходилось.

Мелькали дома и старинные особняки. Пугая прохожих, выскочил автомобиль и, как сумасшедший,  прокрякал клаксоном. Совсем  рядом  степенно прогромыхал жёлтый трамвай. Запахло машинным маслом. На перекрёстке встретился  строй солдат с винтовками. Улыбчивый подпоручик поймал её взгляд и  приветливо махнул  рукой. В  ответ Анна, румяная и красивая от мороза, послала ему воздушный поцелуй. «Кто знает, – подумала она, – сколько жить осталось этому молодому офицеру». Она вспомнила, как недавно провожала вместе с Алексеем его друга, который отправлялся вольноопределяющимся в пехотный полк. Составы на Варшавском вокзале стояли на разных путях и  уходили бесконечной чередой, один  за другим. А назад  они возвращались  с ранеными. Для их приёма была проложена ветка, шедшая  от городской трамвайной сети.

Экипаж незаметно подкатил к ателье, и девушка принялась заносить коробки и свёртки. На помощь ей тотчас же бросился закройщик – Арон Яковлевич Шнеерзон, который в это время, по обыкновению, выходил курить. Ни для кого не было секретом, что   пятидесятилетний вдовец питал к  модистке нешуточные симпатии. Поговаривали даже, что он собирался сделать  ей предложение. Но трагедия с матерью остановила его. Брать на своё содержание такую обузу Шнеерзон не решился. И «птичка» упорхнула. Вернее, её увели из-под самого носа. Кавалером оказался какой-то худосочный студентишка в чёрной двубортной шинели и фуражке с лакированным козырьком. Но закройщика отчего-то больше всего раздражали его золотые пуговицы, отливающие на солнце ярким светом, и  наплечный вензель, с изображением двух знаков: «НI». И потому, всякий раз, узнав о появлении  в ателье этого высокого и улыбчивого молодого человека, у Арона Яковлевича портилось настроение и появлялось жгучее чувство ревности. Это было видно по его недовольному лицу, которое в эти минуты он опускал над раскройным столом ещё ниже. «Только жизнь – штука переменчивая, –  мысленно рассуждал Шнеерзон. –  Глядишь, и заберут ухажёра на фронт. И вот тогда, может, всё и повернётся совсем другим, светлым боком».

Но  пока всё оставалось по-прежнему, и Анна, судя по всему, была без ума от своего поклонника.

Фиакр освободили, и тяжёлая деревянная дверь швейного магазина «Мадам Дюклэ» захлопнулась. А внутри,  как всегда, царила обычная дневная суета, и  модистка  принялась за работу.

Глава 2.

Ночной гость

И всё-таки он пришёл. А я так надеялся, что мы навсегда расстались. Я ведь выполнил всё,  что он  приказывал, но вчера сатана явился вновь. Я почувствовал, что кто-то пристально смотрит на меня и от этого проснулся. Возникнув прямо из сна, он стал явью.

Весь в чёрном, он стоял у белой стены и молчал. В знак приветствия визитёр лишь слегка приподнял цилиндр. Его тонкие губы трогала едва заметная ироничная улыбка. Он не был похож на Мефистофеля, которого исполнял Фёдор Шаляпин, нет. Князь мира  скорее напоминал отставного военного, сохранившего  довольно сносную физическую форму. Коротко остриженные волосы, будто напомаженные фиксатуаром, отливали тёмным блеском и серебрились едва заметной сединой. Лицо хоть и казалось нездоровым из-за желтушного  цвета, но всё же носило правильные черты: брови в разлёт, прямой ровный нос, слегка заметные скулы и  подбородок с ямочкой (такие лица всегда нравятся дамам!). Аккуратные баки, клиновидная бородка и усы пирамидкой не смогли бы выделить его из толпы, если бы  не глаза: они светились зловещими красными огоньками, точно  тлеющие угли. И от этого он казался возникшим из потустороннего мира существом, которое находится рядом с людьми, но остаётся невидимым и обретает человеческий облик только по необходимости: для того, чтобы смертные принимали его  за одного из своих. И это, собственно, было сущей правдой.

Я вполне допускаю, что  тело моего гостя способно приобретать любые формы. Неизменной остаётся только его душа, вернее некая субстанция, которую мы, земляне,  привыкли именовать этим словом. Его внешний вид зависит от того, в какой компании он находится в данный момент. На этот раз, как и во время прошлого визита, он облачился во вполне обычную одежду, хотя и немного старомодную: чёрный фрак с фалдами, тёмно-синяя шёлковая сорочка со стоячим воротником,  муаровый галстук цвета ночи и лаковые полусапожки с пряжками. Примерно так ходили статские ещё во времена Александра II, лет шестьдесят  назад. Но разве для бессмертного и вечно живого существа   пятьдесят лет  срок? Нет, конечно. Так, минута, не больше… Ах, да – чуть не забыл! – его руки, как всегда,  были упрятаны  в  тёмные матерчатые перчатки  и он держал обычную деревянную трость с перевёрнутым крестом на ручке, без всяких там черепов или гусиных голов-набалдашников. Вот, пожалуй, и всё.

Я протёр глаза и уселся на кровать, пытаясь прикрыть кальсоны одеялом. Сквозь незадёрнутые шторы в комнату лился синий лунный свет, и не было никакой надобности зажигать лампу. К тому же, я помнил, что  этого он  не любит.

– Это вы?

– Ага,– буднично ответил он и горько усмехнулся. – А вы, я вижу, совсем мне не рады. Я всегда говорил, что люди – существа неблагодарные. А впрочем, это не основной их недостаток. Главным  человеческим чувством  является зависть. Она присутствует везде: старые завидуют молодым, женатые – холостым, бедные – богатым, хронические неудачники – успешным… Этот ряд можно продолжить до  бесконечности, но есть ли в смысл?

Искуситель  снял цилиндр и положил его на тумбочку. Затем пододвинул стул, умастился поудобнее и спросил:

– А знаете ли вы, милейший, что станет с этой страной всего через два года и двадцать пять дней?

– Россия разобьёт Германию, – несмело предположил я.

– А вот и ошибаетесь, любезный. Через указанное время разразится великое веселье! Люди перестанут придерживаться отживших свой век правил и станут, наконец, свободными. Здание Окружного суда подожгут в первую очередь. И вскоре каждый сможет убить каждого. Нужно будет только этого захотеть. И всё. Вот вы, например, – он уставился на меня своим жутким немигающим взглядом, – как долго испытывали желание проткнуть свою супружницу ножичком, а? Ходили позади неё, и думали: «Вот бы ударить её сзади! Вот бы всадить лезвие в спину по самую рукоять!». А? Было дело? Признайтесь!

– Дд-а, – промямлил я.

– То-то же! Я помню, как вы ещё  представляли, как повернётся она к вам, посмотрит удивлённо и спросит с глупым видом: «Зачем, милый? зачем ты сделал это?». А вот тут – он  поднял вверх указательный палец, затянутый в чёрную перчатку – мешкать нельзя, надобно резко выдернуть лезвие из нежной женской плоти и вонзить ещё пару раз, и провернуть внутри, чтобы наверняка! чтобы заснула голубушка вечным сном! Согласны?

Я смиренно опустил глаза…

[1]Dessou – (фр.) (уст.) –  десу; 1) нижнее бельё; 2) нижняя юбка (прим. авт.).