Патриарх  ставропольской журналистики. Вот уже полвека   он работает в   краевых  СМИ, –  от корреспондента районной газеты до руководителя краевого   радио  и  телевидения. Последние десять лет Николай Семёнович  являлся  доцентом недавнего СГУ   на   кафедре   истории   и  теории   журналистики,  а так  же   почётным профессором  СевКавГТУ.  Ныне Н.С. Марьевский, отметивший свой 75-летний юбилей, – редактор  газеты  ВЕСТНИК  (краевого  совета  ветеранов). Нижеприведённый рассказ «Горькая дорога детства» вы  можете прослушать, если скачаете его здесь.

Горькая дорога детства

Моё военное    детство  началось зимой 1941  года. В один из поздних вечеров декабря, когда за окнами трещал мороз и завывала вьюга, домой на несколько минут забежал отец. Поставил свой  поездной  железный сундучок на пол, (были тогда такие у машинистов паровозов вместо нынешних кейсов), и как-то тихо  сказал:

– Собирай, мать, меня в дорогу!

Для нас, детворы, этот сундучок был волшебным – мы всегда  находили в нём  всяческие лакомства: то колбасу, а то конфеты или пряники. Кинулись мы к сундучку и в этот раз .А отец обнял всех нас вместе с мамой и  не сказал, а выдохнул :

–Всё, родные!  Паровозы эвакуируют  вместе с бригадами, но без  семей. Отправление через полчаса…

Мама, прижавшись к отцу, заплакала, а мы – дети —  все трое повисли у него на шее  и  заголосили: «Папка, родненький, не уезжай!..»

–Деточки мои, вагоны для эвакуации семей разбомбили, а других нет, да и немцы  уже в Хацапетовке… Прощайте,  мои  дорогие слушайтесь маму, держитесь вместе, – наставлял  отец… – Вот вам на первых порах, –  поставил  он  в угол  полмешка муки и протянул маме  круглую булку хлеба, а сам  от  бессилия заплакал…

Так мы впервые почувствовали и поняли, что такое война. Она в один миг надолго, а может быть, навсегда  разлучала нас с  самым близким после мамы человеком,  с отцом. А  мука эта потом  кормила  нас  целых полгода. Мама спрятала её под матрасик в детской кроватке. А когда оккупанты приходили с обыском, она укладывала туда братишку и немцам говорила: «Кранк, кранк – тиф!» И они уматывали  без оглядки, т.к. страшно боялись заразиться.

Какая уж тут эвакуация семей, когда Хацапетовка-то в десяти километрах от нашего города Дебальцево, а  на улицах уже бухали разрывы снарядов, один из которых зарылся под нашу  летнюю кухню, но не взорвался, и мы остались живы…Потом,  после войны, сапёры  выкопали его, увезли за город и  уничтожили.

Всю ночь на улицах города шёл бой. А утром мы проснулись в оккупации. Помню в предрассветной морозной мгле  противный до ужаса скрип колёс вражеских обозов из чудовищных автомобилей, пушек и танков. Позднее, когда я учился в девятом классе, наш незабываемый учитель-историк, участвовавший во взятии Берлина, капитан артиллерии  Алексей Яковлевич Рудской рассказывал нам правду о войне. Мы узнали, что по приказу Верховного Главнокомандующего  И.В.Сталина «враг советского народа Л.П. Берия», как его потом определил Н.С.Хрущёв, чётко организовал эвакуацию не только сотен промышленных предприятий на Восток, а ещё и десятки сотен паровозов с погашенными топками, но укомплектованных бригадами. Эти сцепки по 10-12 паровозов  с охлаждёнными котлами   в темпе гнали через Ростов и Минеральные  Воды до Баку, а потом  на паромах через Каспий в Красноводск, нынешний Туркмен-Баши, и далее через Узбекистан и Казахстан аж до Иркутска.

И уже через месяц мой папа со своим целёхоньким паровозом оказался на Восточно-Сибирской железной дороге, где его бригада, как и сотни  других, сутками  водили поезда  с вооружениями и личным составом на Москву. А в 1942 году  эти паровозы были брошены на Волгу, доставляя под огнём противника боеприпасы и сибирские полки сначала на защиту Москвы, а потом и Сталинграда. Папа не раз рассказывал нам, как по пути от Камышина до Сталинграда за    железнодорожными составами, которые они водили, охотились немецкие лётчики.  Но паровозники сталинского призыва, коим был и мой отец и с гордостью носил  соответствующий значок, умело маневрируя, обманывали фашистских асов и доставляли боеприпасы и людей в крепость на Волге. Но об этом нужен отдельный рассказ.

Вместе с маем к нам всегда приходит не только самая яркая пора

весны, но и главный наш праздник  – День Победы! И не только для нас, граждан Советского Союза, а  теперь – России, но и для миллионов людей в мире.

Когда началась Великая Отечественная война, мне не было  ещё и пяти лет. Но я знаю, что такое  фашизм! Мой дядя Борис Борисович Борисов писал стихи и погиб 18-ти лет от роду под Краснодаром в бою с фашистами, защищая Отечество.

А вообще фашизм унёс 50 миллионов жизней. Неисчислимое число людей стало калеками. Тысячи городов и сёл Европы и нашей Родины были превращены в пепелища…. Только в нашем родном Ставрополе оккупанты расстреляли и уничтожили свыше пяти тысяч человек. И почти столько же безвинных людей были загублены в городах Кавминвод.

Один из моих дедов паровозный машинист Василий Терентьевич Липовка остался в подполье в одном из городов Луганской области на Украине. Он был коммунистом. Его живым закопали фашисты.           А вот мой отец, тоже машинист паровоза, Семён Петрович Марьевский никогда не состоял ни в каких партиях. Но в самые трудные для страны времена был на огненных рубежах Сталинграда… Теперь его называют Волгоград. Однако, весь мир знает и помнит не Волгоградскую, а Сталинградскую битву, не Санкт-Петербургскую, а Ленинградскую блокаду. И выдающийся русский журналист и писатель Виктор Некрасов назвал свою суровую, честную, правдивую и незабытую книгу  «В окопах Сталинграда».  Так давайте же и мы, а вместе с нами наши дети и внуки, будем помнить это, уважать наше прошлое и равняться на святые символы.

… Мне, пацану, не было и пяти лет, когда пришёл 41-й год.  Я смотрел на войну детскими глазами, но я знаю, что такое фашизм. Потому что хорошо помню, как самолёт со свастикой буквально гонялся за нами с мамой, когда мы  пробирались  к ещё недогоревшему пшеничному полю, чтобы собрать уцелевшие колоски. И я до сих пор  вижу  перекошенное  охотничьим азартом лицо фашистского аса, настолько низко проносился над  полем его самолёт, поливая нас свинцовым дождём. Но не попал, и мы остались живы.

Весной 1942 года в моём родном украинском городе Дебальцево, оккупированном гитлеровцами, люди пухли и умирали от голода. Особенно страдали мы,  дети,  сутками простаивая в очередях на немецкой, так называемой фабрике-кухне за баландой-похлёбкой.  Когда мой младший брат Геннадий, которому не было тогда и четырех лет, попросил у оккупанта кусочек хлеба, то получил удар сапогом в живот.  А вот недавно я побывал в теперь уже известном всей стране хуторе Дегтярёвском  и встретил там Николая Владимировича Пипко, которому теперь уже за  70! В 1943 году в их дом ворвались фашисты в поисках партизан и стали пытать его маму. Мальчишка бросился на них и, получив удар сапогом, на всю жизнь остался горбатым.  Никакое лечение уже после войны не помогло, и Николай Иванович все эти годы носит фашистскую метку, мужественно преодолевая недуг, участвует в жизни хутора как может.

А сколько детей, в то время моих одногодков, были отправлены фашистами на мучительную смерть в Дахау, Освенцим, Бухенвальд… А ужасы Саласпилса?.. А сожженная вместе с людьми белорусская деревня Хатынь?! Всё это в памяти народной.

Фашисты панически боялись партизан и часто устраивали облавы и обыски. Однажды они ворвались и в наш дом. Эсэсовец хлестанул плетью с железным наконечником мою шестилетнюю сестру. Эта отметина осталась у неё на всю жизнь. А ещё я помню, как немцы сожгли весь соседний квартал домов вместе с людьми, потому что  заподозрили присутствие там партизан. Никогда не забуду ужасную картину угрозы расстрела дедушки Павла, которого  фашисты обвинили в том, что он – человек, потерявший ногу ещё в первую мировую войну,  – якобы унёс с немецкого склада велосипед. Во дворе нашего дома они пытали деда, поставив его на колени в мартовский снег. Эсэсовец уже взвёл курок пистолета. И тут вернулись бежавшие накануне из города немцы-постояльцы и помешали расправе. Дед остался жив.

А этому предшествовало такое событие. На окраине нашего города за железнодорожной насыпью    проходила линия фронта. В начале марта  сотня наших моряков, которых до смерти боялись немцы и звали их «шварце катце» – чёрная кошка, проникла в город. Оккупанты в панике бежали. А через сутки моряки  отошли  за линию фронта, так как без подкрепления не смогли удержать город. Бежавшие немцы и румыны  возвратились в город, и эсэсовцы начали обыски.

… Ближе к лету 1942 года наши войска отступили к Волге и к Кавказу, и в нашем городе фашисты установили «новый порядок». Продуктовые запасы у нас кончились, есть стало  нечего. А на Кавказе, в селе Ивановском Либкнехтовского (теперь Кочубеевского) района жили родители нашей мамы – бабушка Дуня и дедушка Фома. И мама решила добираться вместе с нами туда – ведь вместе беду пережить легче.

Дед Павел соорудил нам двухколёсную тачку, и мы двинулись в путь. Хотя «мы двинулись», – это громко сказано. Мне было в ту пору уже около 6 лет, сестре Вале – 7,5, а брату Гене – 4,5 года. Передвигались мы  порой, сидя в тачке-повозке, которую тащила мама. У местных жителей, а  иногда  и у оккупантов просили еду. Чаще всего это делал брат Гена, так как научился лопотать по-немецки. Путь наш пролегал через Хацапетовку, Амвросиевку, Красный Сулин, Новочеркасск, Ростов – на Дону, Батайск, Кущёвку, Кропоткин, Армавир, Невинномысск, а это ни много  ни мало   800 километров.  Из Дебальцево мы вышли  первого сентября, как в школу, а в Ивановку добрались уже после  Покрова, к концу октября. Значит шли мы по оккупированной территории почти два месяца. Больше  недели жили на заброшенной ферме т.к.  мама простудилась и сильно болела. А когда поправилась, двинулись дальше.

Помню последние километры пути. Переночевав у добрых людей в Невинномысске, утром тронулись дальше. До Ивановки  оставалось   чуть более десяти километров. День был солнечный, теплый. Стояло запоздалое бабье лето. После окраинного невинномысского посёлка шерстомойной фабрики дорога пошла в гору. В тачке ехать никому не досталось, мы шли пешком и пытались подталкивать повозку, помогая маме. Помню, я настолько   ослаб, что не мог даже шагать и уселся на дорогу, в пыль. А  когда повозка, достигнув вершины подъёма, скрылась за бугром, я всё же встал и побрёл в гору.

Конечно, не всё из мною рассказанного я помню детально. Ведь мама потом  не раз  в подробностях вспоминала о нашем «путешествии»  долгими зимними вечерами, когда мы – дети войны – при керосинке учили уроки, а бабушка Дуня и тётушка Женя слушали её рассказы. И такими словами она говорила, что накатывались слёзы, я так не смогу. А диктофонов в ту пору не было. А теперь вот нет уже и мамы, совершившей настоящий подвиг во имя  спасения  своих детей. Поэтому я рассказываю так, ак запомнила детская память.

Детская память…Она вообще-то такая цепкая. То вспыхнет, как летняя зарница. Блеснёт и осветит картинку, а  потом погаснет. Так вот и у меня сейчас, уже седого, а сердцем молодого, того шестилетнего хлопчика – то и дело в памяти что-то проблеснёт и высветит какой-нибудь эпизод той далёкой поры, а потом  вдруг затуманится, затянет дымкой…Но бывает и так, что некоторые, как теперь говорят, сюжеты, не забываются, не исчезают, не затуманиваются, а стоят в памяти, будто это было вчера .Так ощутимо, так остро и так  больно, как прощание  с любимой. Навсегда!

Вот как, например, забыть такое… После месяца нашего  нелёгкого пути по оккупированной фашистами  земле добрались мы  до одного крупного кубанского хутора. Немцев было не видно. Заночевали в чудом сохранившемся строении колхозной бригады. А утром постучались в калитку крайнего дома. С виду крепкого, не под камышом, под черепицей. Залаяла во дворе собака. Вышел дядька, справный такой, довольный, краснолицый, в шапке-кубанке и в немецких зелёных галифе. Как потом мы узнали от людей, оказалось, староста здешний, немцами назначенный. Братишка мой, четырёхлетний  Гена  заученно запричитал: «Дяденька, дайте, пожалуйста, ради Христа, хоть хлеба  кусочек, хоть картошиночку».

Так его научила мама. А дяденька гыкнул на нас ,а  выскочившей со двора  собаке  скомандовал:

–Таран,а ну-ка возьми этих краснопузых…

И пёс с лаем кинулся на нас…

Было, к сожалению,  и такое. И забыть это невозможно, как не убеждает меня мой сегодняшний  сотоварищ по совместной работе  в прелестях и благородном влиянии на человека частной собственности. Тот дядька в кубанке, наверное, тогда только что почувствовал себя собственником, правда, с помощью гитлеровцев, а тут какие-то просители и он, обозвав нас  почему-то краснопузыми, науськал собаку.

А ещё помню…Когда мы уже  добрались  до Ивановки,  где жила наша  бабушка Дуня, нас отмыли от двухмесячного  налёта  грязи в дубовой десяти вёдерной  бочке с зеленчукской водой, накормили и уложили спать. А наутро у братишки под подушкой обнаружили корочки хлеба. Малыш заначку устроил, зажав в кулачке сухарики, неуверенный в  завтрашнем дне.

Вот такое было у нас военное детство. И не дай Бог, чтобы подобное  время  повторилось…

Своими ногами мы шли, конечно, не всю дорогу. Не то что мама! Она отмерила шагами  весь  тягостный путь. А нас жалела. Посадит, бывало, всех троих в кузовок той двухколёсной коляски, сама запряжётся в оглобли  и тащит её  вместе с поклажей, как некрасовская лошадка. Выбьется из сил, опустится на обочину дороги, передохнёт и снова в путь.И так все 810  вёрст по оккупированной врагами родной земле. А было ей в ту пору всего-то 30 лет!

В Ростове, правда, когда мы заночевали на спуске к Дону в ожидании переправы, прибился к нам мальчик лет  пятнадцати, родом из Красного  Сулина. Его родные – бабушка,  мама и сёстры  –  погибли от прямого попадания бомбы в дом. Пока он был в поле, добывая какую-нибудь еду, случился авианалёт. Вернулся домой, а вместо него – воронка. Вот такая судьба. И похоронить было некого. Подался в Ростов, встретил нас. Звали его  Виктор. А фамилия была двойная, звучная, запоминающаяся – Суров-Бронский. Он и помог маме дотащить тачку и нас до Ивановки.

Виктор жил  вместе с нами у  нашей бабушки. После оккупации  работал в колхозе. А потом – уже в 1944-м – его призвали в армию и он участвовал в штурме Берлина. После войны, заехав к нам ненадолго, отправился на родину в Красный Сулин в надежде найти кого-либо из родственников. Мы долго переписывались. А потом  связь оборвалась. Но я хорошо помню этого паренька, черноволосого  донского казачка, с таким же дерзким взглядом, как у  шолоховского Григория Мелехова.

После оккупации мама работала в колхозе им.Чапаева. Там же,в Ивановке. А потом мы всей семьёй переехали в Невинномысск, куда в паровозное депо  перевели  с Украины папу. И он ещё долгие годы работал там машинистом, а в конце пятидесятых годов прошлого века ивановцы избрали его депутатом краевого Совета депутатов трудящихся. Брат Геннадий стал капитаном дальнего плавания, сестра Валя – агрономом, а я – журналистом. Родители наши, к сожалению, уже ушли из жизни. Похоронены  они в ставшей нам родной ивановской земле, там же, где дедушка, бабушка и родная тётушка Женя – моя первая учительница. Я, конечно,  бываю там и не только в пасхальные дни, кланяюсь их могилам, а иногда вижу во сне, как будто  наяву, мою маму, её добрые и ласковые, натруженные   и заботливые руки, её светлые, как небо, голубые глаза и как тогда, в войну, слышу её  молитву, её голос: «Спаси  и помилуй, Господи, моих деток!»

Я рассказал только небольшую часть из нашего военного детства.     Раны, нанесённые детской душе войной, не заживают. И  мне, теперь уже  седому человеку –  отцу, деду и даже прадеду, хочется напомнить  такую не очень приятную деталь из нашей сегодняшней суетливой действительности – ещё встречаются  люди, которые ничего не знают и не хотят знать о великом всемирном подвиге советского народа, спасшего человечество от фашизма. И потому давайте неустанно рассказывать молодым поколениям о тяжёлых годах нашего военного  детства, о страданиях и мужестве наших  матерей и отцов,    дедушек и бабушек, об их Великой Победе над жестоким и коварным врагом, об их светлой памяти. Будем  же вместе  беречь, хранить и приумножать славу  нашего Отечества, имя которому – Россия!

И я очень надеюсь, что в те святые моменты, когда 9-го Мая будет звучать «Реквием»,  в ту самую традиционную минуту молчания, памяти  и скорби у каждого гражданина России дрогнет сердце, и он с благодарностью вспомнит тех, кому обязан жизнью.