О маме

Друзья мои, сегодня моей маме (Любенко Нине Александровне) исполнилось 90 лет. Она жива и здорова, чувствует себя прекрасно и жалеет, что не умеет работать на компьютере, и потому для неё не доступен интернет. Однако вполне   освоила сотовый телефон и легко пользуется спутниковой тарелкой. В памяти держит длинные сотовые номера  всех родственников. Читает мои книги (говорит, что пишу страшно как-то, про убийства и прочее)  и занимается общественной работой: то добьётся, чтобы власти вокруг восьмиквартирного дома территорию заасфальтировали, то озеленили двор. Одним словом, мама не унывает и борется со старостью, как может.  Но жизнь ей выпала не сладкая. Ещё в 1997 году я попросил её составить  воспоминания о войне, и она прилежно, страница за страницей, писала. У меня скопилось три  тетради – одна о довоенной жизни,  другая о военных временах и третья – послевоенная. Поскольку близится День победы, то я познакомлю вас  с частью  второй тетради. Мама написала от руки, а тогдашняя моя секретарь просто набрала текст. Ни она, ни я ничего не редактировали. Да, там есть небольшие ошибки, повторы однокоренных слов, но  человек писал сердцем. Собственно, вот они эти десять страниц. Текст я выкладываю впервые. У меня каждый раз комок к горлу подкатывается, когда я это читаю …

Мама 9-го мая

Я, Капустина Нина Александровна, родилась в г. Ельня, Смоленской области 29 апреля 1926 года. Папу  звали Александр Иванович, маму – Мария Андреевна. Нас в семье было трое детей: сестра Катя (31декабря 1922г.р.), я и брат Юра (7 марта 1928 года). Когда умер папа, сестре было 6 лет, мне 2 года, а брату-8 месяцев. Отец наш воевал еще  с немцами еще до революции. Был в плену, бежал, его поймали. Очень сильно били, клали на грудь доску и били молотом. Когда он вернулся из плена, очень сильно болел. Потом у него заболел язык. Врачи говорили, если ему удалить язык он будет жить, но разговаривать  не сможет. Он решил лучше  умереть, чем стать немым. Папа умер в 1928 году. Я папу не помню. Только видела фото, где  он сильно был похож на Сталина. Я этим гордилась.

Мама нас воспитывала одна. Работала  на вин-заводе, где делали  водку, мама в то время была членом РКП (б). Ей завод хорошо помогал в нашем воспитании: покупал нам одежду, летом давали путевки в пионерский лагерь. Я была болезненной девочкой. В 7 лет очень тяжело перенесла операцию аппендицита. Мне дали слишком большую дозу наркоза, и я стала болеть астмой, но с возрастом  болезнь прошла. Жили не богато, но голодными не были.

Но вот 22 июня 1941 года. Грянула война. Передали по радио, что немцы заняли Смоленск, и что бы  мы все  уходили из  города, что немец скоро будет в Ельне. Ельню стали бомбить немецкие самолеты. «Фрицы», как мы их называли, гонялись за каждым человеком, который находился на улице, и с воздуха расстреливали его. Мама, я и Юра взяли с собой еду, кое-что из одежды и пошли пешком, куда глаза глядят, лишь бы подальше от города. Сестры Кати в то время в Ельне не было, он жила в Москве у нашего дяди. Пешком у нас хватило сил уйти от Ельни только на 10 километров. Остановились в селе, название не помню. Вырыли окопы, накрыли бревнами, засыпали землей и сидели в них, прятались от снарядов. Утром слышали крики наших солдат, они ругались «матом». Я выбежала к ним на встречу и говорю: «Трусы, убегаете, нас бросаете». Один пожилой солдат подошел ко мне. Показывает мне ружье и говорит: «Соплячка, смотри у меня нет не одного патрона. Нас  высадили на вокзале прямо в руки немцев. Дали всего пять патронов. А вокруг были немцы. Вот мы – все кто остался в живых» сказал и пошел  дальше, от города. Вскоре все стало тихо, мы вылезли из окопов смотрели, как горит наш город Ельня. Немец нас перегнал, и пошел на Москву. Мы думали, что наш город очень маленький и немцу он не нужен. А оказалось, что через наш город проходят очень важные дороги на Москву. Вернулись в Ельню, наш дом уцелел. Все  говорили, что бог сирот пожалел. В городе немцев осталось очень мало. Немцы первым делом выбрали старост, и был немецкий комендант. Пока они не зверствовали, шли дальше на Москву. Один месяц немцы продержали  наш город, но потом  сами  без боя вдруг отдали нашим. Как потом оказалось, они искусственно заманили наши войска в  «котел», с тем, что бы их окружить.

Опять пришли наши, расположились в соседнем с нами доме. Однажды приходит наш офицер и говорит маме: «Собирайтесь, мы бросаем город и уходим на Вязьму». Мы быстро собрались, погрузили на машину, все бросили, что у нас было, кое-что, с Юрой, закопали и поехали. Не хотели оставаться с немцами. Быстро двигались на Вязьму. Немец по дороге сильно бомбил, приходилось вылезать из машины, ложиться в кювет. Когда осталось до Вязьмы всего 20 км., нам стало известно, что  немец уже занял Вязьму. Взял нас в кольцо. Был в этой части молодой, добрый офицер с Москвы, звали его Володя. Пришел к нам и говорит: «Дальше ехать нельзя. Мы в кольце. Мы все идем пешком на прорыв. Пройдем или нет, не знаю. Давайте простимся. У нас есть еще маленькая надежда. На «катюшу». У нас осталась одно оружие. Если она нам поможет, а если нет, мы должны ее взорвать. Это  секретное оружие. Володя сказал если не прорваться из окружения, он покончит с собой, но в плен не сдастся». Сразу везде стало тихо. Немцы стали собирать пленных. Мы с мамой многих узнали, но среди них Володи не было. Тогда поймали лошадь с повозкой, сели, я, мама и Юра стали двигаться на Ельню. По дороге обратно мы видели лагеря пленных, которые были на улице под открытым небом. Огороженные колючей проволокой. Они прыгали, кричали, грелись на улице, был снег, мороз до 5 градусов. Кушать им бросали убитых лошадей. Пленные их рубили и ели сырыми. Зрелище было ужасное, мы плакали, а помочь ни чем не могли. Ехали мы назад в Ельню. По дороге к селу подобрали раненного пленного. Он был синий, почти черный. Возле него стояла кружка с водой, и сухарик лежал. У него были прострелены обе ноги. По-видимому, у него начиналась гангрена. Он нам рассказал, что  их гнали этапом. Кто по дороге ослабевал, они их пристреливали. Это был офицер, капитан, его друзья тащили, но немец увидел, что он обессилел и прострелил ему две ноги. Но  товарищи оставили ему сухарик и воду. Но он не смог ни пить, ни есть. Попросил нас, его довезти до какой-нибудь деревни. Но мы проехали много километров, но деревень не было. Все сажено. Мы решили вернуться в то село, где видели повешенных. По пути все села были уничтоженные. Нам негде было переночевать. А по обочине дороги валялись трупы пленных. Немец гнал их в сторону Ельни. Однажды утром мы добрались до одного села, было несколько домов. Обрадовались, въехали в село. Но увидели на деревьях висят люди, очень много. Но нам уже деваться не куда было. Лошадь устала. Есть нечего. Остановились, постучали в первый дом. Кто-то показался в окошке и спрятался. Въехали в село. Постучала во второй  дом. Там также были люди, но никто не вышел. А пленный офицер стонал. Сам он до половины лежал в повозке, а ноги мы с Юрой держали на весу над плащ-палаткой. Тогда я стала громко кричать: «Люди, возможно, мы привезли вашего сына, мужа, раненного ему нужна помощь, помогите!». Тогда вышел мальчик лет шести. «Мама сказала, положите его в сарай, на сено, а вечером мама ему поможет. Немцы   тех кто прячет пленных вешают. Вы видели?». Мы его довезли до сарая, который нам показал мальчик. Положили его на сено и уехали. Немцы, правда, нам не попались. Продолжили свой путь на Ельню, и до самой Ельни обе стороны дороги были усыпаны трупами наших солдат. Многие лежали совсем голые, их проходимцы раздевали, снимали одежду. Одного мы застали, поругались с ним, а ему хоть бы что. Вернулись в Ельню. Немцев было полным, полно, но через несколько дней, они все ушли на Москву. Оставили опять коменданта и старосту.

Пришла зима, бои как мы слышали, шли  под Сталинградом, эшелоны с боевой техникой, все шли и шли. Наступил у нас голод. Кушать было нечего. Сдохла наша лошадь, на которой мы приехали. Когда она подыхала, у нее из глаз сильно текли слезы, мы все стояли, смотрели на нее и плакали. Мама тогда сказала, что если мы будем с голоду умирать, она лучше покончит  собой, чтоб не видеть, как мы умираем. Лошадь Юра ободрал, мы ее ели, но мяса на ней не было, одни кости, мы ее варили и ели бульон. Когда доели лошадь, совсем стало плохо. Что есть? Была зима. Мама стала пухнуть с голода. Тогда мы с Юрой  отправились по селам просить милостыню, но сами не знали деревень у нас был один дурачок Степа, мама его попросила, что бы он взял нас с собой, он давно ходил сам побираться. Оставив маму одну, мы с Юрой пошли со Степой побираться. Пришли в одно село постучали. Дверь открыла женщина, спросила,  чего мы хотим. Юра попросил хлеба, а я спряталась, мне было стыдно. Тогда Юра разозлился и сказал, что он просит, а я прячусь, отругал меня. В следующем доме я уже просила. Степан ушел от нас. Дальше пошли мы с Юрой одни. Шли, шли, заблудились, кругом одно поле и валялись замерзшие трупы наших солдат, вороны их расклевывали. Юра заболел, у него была сильная температура, он не мог идти. Я его везла на санках. Выбилась из сил. А ехать не знала куда, сел нигде не видно. Залезла на горку, увидела с горы один дом. Уже вечером я, еле довезла Юру  до этого дома. Постучала, открыли мне люди, там было человек десять, все лежали на полу, где было постелено сено. Я сказала, что мой брат простыл и болен. Они тогда сказали мне, что скоро придет подвода с села большого и нас туд отвезут. Вскоре действительно пришла подвода с сеном и нас отвезли в село, где нас накормили, положили Юру на русскую печь, напоили горячим молоком. Вскоре Юра поправился. Насобирали хлеба, и на попутной повозке нас отвезли в Ельню. Мама бедненькая сидела у окна и ждала нас. Привезли ей хлеба. Но она сильно опухла, живот наполнился водой. Есть она почти не ела. Вскоре она умерла. Юра из досок сколотил гроб, оклеили его бумагой и похоронили маму. Остались мы с Юрой вдвоем. Немцы стали выдавать жителям по 200 гр. хлеба  на человека. В хлеб добавляли древесные опилки, но все же, есть можно было. Наступили сильные, крещенские морозы. Однажды ночью мы услышали шум, крики. Выбежали на улицу. Пригнали очень много пленных наших солдат. На Вин-завод, который был очень сильно разрушен. Там были очень большие воронки от бомб. И стоял большой сарай, где в мирное время хранилась тара для бутылок. Туда стали загонять пленных, как скот. Когда все зашли в сарай они закрыли его. И стали по одному вызывать пленных. Один выйдет они заставляли его раздеться до гола и убили. Так они убили 10 человек. Потом пленные поняли, что их убивают и перестали выходить. Тогда немцы открыли сарай и стали расстреливать всех с автомата. Потом бросили несколько гранат и ушли. Соседи, которые тоже с нами наблюдали, дождались, когда немцы уйдут, бросились спасать пленных, но там была «каша». Всего спасли одного человека, на котором шинель была вся пропитана кровью. Его вытащили с самого низа. На утро немцы пригнали жителей и заставили вытаскивать трупы и бросать в воронку от бомбы и засыпать их. После того, как немцы стали зверствовать, стали потихоньку организовываться партизанские отряды. В городе немцев было еще мало, работала только комендатура. Мы должны были каждую неделю регистрироваться в комендатуре. Иначе нам не давали хлеба. И нас выгоняли на дорогу, у нас это называлось «Большак» эта была дорога на Москву, мы чистили ее от снега. А снега в этом году было очень много. Нам приходилось чистить до самой земли. Тех, кто устал или обессилил, били прикладом. Мне доставалось больше всех. Юра меня выругал, помогал выполнить норму. Они каждому давали участок для очистки. Наконец-то начали действовать партизаны. Стали собирать людей по домам, агитировали идти в партизаны. Конечно взрослых людей. Юре было 14 лет, а мне 16 они нас не взяли, а сказали, что мы больше пользы принесем не в лесу, а в городе. Поручили собирать сведения, сколько прибывает немцев. Узнавать какого рода войска. Собирать, воровать оружие, медикаменты. У моей подружки большой дом немцы его заняли, а наш маленький, и ее семью поселили к нам. У моей подружки Марии была сестра ей было 24 года, она убирала у немцев, как хозяйка дома, а сама слушала, о чем  они говорят, она хорошо знала немецкий и где хранят оружие. Немцы были стройбат. Одеты были все в желтоватые шинели, не молодые, поэтому мы их называли «желтопузики». Однажды у них был какой-то праздник. Им с Германии прислали много посылок, они гуляли, пили. В эту ночь Юра мой брат и сосед наш Сиваков Павлик украли у них два автомата и отнесли ночью на явочную квартиру. Но немцы не догадались, что это сделали дети. Партизаны стали охотится за немцами. Бить их везде, где они появлялись вдали от города. Подрывать железную дорогу. И немцы стали звереть. У Павлика Сивакова, тот который украл автомат, брат был старший партизан.  Староста деревни доказал немцам. Забрали мать, отца и еще среднего брата Леню. Мать была больна, идти не могла, ее застрелили на месте. Отца лет 60-ти повесили на дереве возле бани нашего города. А Леню в парке повесили с муками. Оденут веревку на шею, табуретку выбьют из под ног, он начинает хрипеть они обрезают веревку, поливают его водой, потом опять повторяют. Так делали несколько раз, пока он умер. Павлик остался один, его потом забрал в отряд его старший брат. А отец и средний брат висели на виселице всю зиму, до весны  не разрешали их снимать. Остались: я, подруга Марийка, Юра и подруга Надя. Стало трудней передавать сведения в отряд, так как немцы оградили город колючей проволокой и ни кого не выпускали из города. Сведения собирали о том, сколько немцев в городе, откуда они прибывают, кто доносчик, предатель, где у них дзоты. А дзоты строили «желтопузики». Детям эти сведения было легче собрать, чем взрослому человеку. Все собрали, а как передать не знали. Тогда моя подруга Надя пошла к старосте, стала плакать, просить пропуск поехать в деревню к бабушке, что та при смерти. Он сжалился, дал пропуск и она ушла. Когда возвращалась ее убили. Убивали всех, кто шел в город. Узнали мы это только весной. Прибыли отряды СС. И начались аресты, расстрелы и казни. Однажды согнали нас всех в комендатуру. Там лежал партизан и нам всем показали выжженную на спине, пятиконечную звезду. И сказали: «всем вам будет «это», кто будет помогать партизанам». Когда появились каратели они день и ночь бомбили и жгли леса на окраине города. Вообщем, партизаны ушли далеко и долго о них не было известий. Однажды приходит Юра ко мне и говорит, что он слышал, в таком-то селе ночью появляются разведчики от партизан. Что он хочет уйти к партизанам. Я стала плакать, что он меня бросает одну. Но он не послушал меня и ушел. Я о нем потом ничего не знала до окончания войны. Когда он вернулся, рассказал, что его немцы поймали и вместе с пленными солдатами отправили в Германию. Когда наши войска вошли в Германию, он вместе с пленными находился на барже в  море, пока американцы их освободили. Немцы стали всю молодежь забирать в Германию и на окопы. Меня забрали на рытье окопов. Нас погнали колонной в сторону Смоленска, так как, и под Москвой, и под Сталинградом немца  разбили. Он отступал. Нас гнали впереди, чтобы мы рыли окопы против танков. Кормили нас плохо, какой-то баландой. Хлеба на человека давали по 100 гр. в день. Сил конечно у нас не было. Мальчики постарше меня были находчивее. Когда мы проходили  по селу, попутно, колонна была большая, они успевали заскочить к селянам и запастись продуктами, потом они делили на всех. Я была худенькая, маленькая, мне давали 12 лет. Старшие меня жалели. Однажды, выгнали нас за село показали, где надо рыть окоп. Надо было, вначале снять верхний слой земли «дерна» уложить пласты и выкопать норму, которая дана была на каждого человека,  после чего весь ворох земли замаскировать «дерном». Норма была очень большая, я свою норму выполнить не смогла. Немец подошел ко мне и стал по-немецки ругать меня, я молчала, тогда он несколько раз прикладом ударил меня, я сильно плакала. Тогда мои товарищи с Ельни немцу сказали, что они помогут мне докапать. И все 10 человек с Ельни свою норму выполнили и помогли мне. Я была очень расстроена и знала, что и завтра я не смогу выполнить норму. И решила покончить с собой. Когда нас вели через реку по мосту, я прыгнула с моста в воду. Мальчик, его звали Гена, старше меня прыгнул за мной и вытащил меня из воды. Когда пришли в село, где мы жили, девочки меня переодели, накормили и очень ругали, что я проявила слабость. Не успели мы поесть пришел немец и сказал, чтоб мы одевались и шли опять рыть окопы.  Меня  оставили дома, спрятали под печкой. Вскоре они вернулись, немец бежал не успевал обороняться. Нас погнали дальше. У меня была защитница, одноклассница моей сестры Кати. Она старше меня на много. Ее звали Фрося. Она меня оберегала. И говорит мне, что скоро нас будут гнать по селу, в котором живет ее тетя «давай мы с тобой сбежим». Я согласилась. Действительно нас погнали по тому селу, где жила ее тетя. Жители села вышли посмотреть на колонну, надеясь встретить своих родственников. Мы отделились от колонны и подошли к тете Фроси. Я сняла сапоги, у меня ноги были растерты до крови. Потому что сапоги были 42 размера, немецкие, а мой размер был в то время 35. Я сняла сапоги, идти я дальше не могла. Колонна уже выходила из села она была очень большая. Конвоир с колонны подошел ко мне и спрашивает: «Вы с колонны?» Я молчала. Тогда тетя  Фроси стала за меня говорить, что я местная. Но он видимо увидел мои окровавленные ноги и сжалился. Поскреб носком сапога землю, махнул рукой и ушел, оставив меня, сидящую на земле. А Фросю он посчитал местной. Тогда Фросина тетя повела нас в село, которое находилось в лесу. Накормила нас, сделала примочки для моих ног. Потом она сказала Фросе, чтобы та шла к другой тете. У нее есть корова и вообще живет она богато. А я чтоб осталась у нее. Когда ушла Фрося, ее тетя меня прогнала, сказав, что ей сообщили, что идет карательный отряд немцев. Что они расстреливают тех, кто помогает беглецам. Она меня выпроводила. Было уже холодно, снег, заморозки. Идти мне было некуда, я ушла в лес. Раздетая, голодная я бродила три дня. Сделала шалаш из сухих веток. Ела калину, которая была на деревьях, видимо простыла, теряла сознание. Но тогда решила вернуться в село. Еле шла, увидела сарай, вошла туда. Стояла лошадь и  повозка с сеном, с которой ела лошадь. Я залезла в повозку и видимо потеряла сознание. Очнулась, меня трясет немец: «Вставай, откуда ты?» говорит по-русски. Привел меня в дом  к хозяйке дома и сказа,л что я голодная и больная, чтоб она оказала мне помощь. Есть сразу она много мне не давала. Дала один стакан молока. Но и потом всего давала понемногу. Тот человек, который меня спас оказался «власовцем» они стояли в этом селе. И предупредил всех жителей, что идут каратели, будут все жечь на своем пути, что в лесу очень много складов с оружием все будет взорвано. Чтобы рыли  окопы в лесу, уводили скот и все что можно увести. Они не знали, как рыть окопы я сказала, что им помогу. И ушли в лес, вырыли хорошие окопы и для коровы. Эти люди поблагодарили меня, кормил,и я жила у них пока нас не освободили наши. Вернулась Фрося я ей все рассказала, что ее тетя меня выгнала. Фрося поссорилась с тетей и мы пошли  с ней на дорогу где шли военные машины на Ельню. На попутных машинах мы с Фросей добрались до Ельни. Дом наш опять уцелел, хотя вокруг все дома сгорели. Когда я вошла в дом, то увидела много наших солдат и бывшую соседку Юльку, распивавшую с ними водку. Дым стоял столбом. Грязь на полу. Я вышла на крыльцо и села, ждала когда солдаты уйдут. Когда все ушли, я подошла к Юльке и сказала ей чтобы она освободила мой дом. Она стала мне угрожать и сказала, что никуда не уйдет. Что ее мужа убили немцы, а им помогала копать окопы. Юлька эта в оккупации таскалась с немцами. У нее трое маленьких детей, она за ними не  смотрела. Старшей девочке было семь лет, второй пять и самой маленькой три годика. Они ходили побирались. Я их забрала к себе в окоп когда, когда ушел Юра. Мне было с ними веселей. Они ловили лягушек, мы их немного присаливали убитых и сушили на солнце, а потом их ели. Ходили в поле, там оставалась колхозная не выкопанная картошка. Весной она превратилась в черный крахмал. Мы из нее пекли лепешки. Однажды немец принес и положил к нам в дом курицу в мешке и сказал, чтобы ее не трогали, если тронем, то он нас убьет. Но он за ней не пришел, и через два дня мы курицу выпустили, она в мешке снесла яичко, потом она нанесла 10 штук. Мы пошли на базар и обменяли яйца на соль. Но Юлька узнала, что у нас есть курица, забрала ее и сварила немцам. Ее дети и я сильно плакали, жалко было курочку. И теперь эта Юлька живет в моем доме. Однажды она ушла из дома, я стала все везде мыть, убирать. Я подошла к столу, вижу за обоями выглядывает чье-то фото. Я достала и вижу. Юлька стоит голая, а по бокам фрицы голые и держат ее за грудь, а по середине стоит ее трехлетняя дочь. Я забрала фото и спрятала его у себя. В город вернулись бывшие секретарь райкома партии и моя тетя Надя, которая была у него секретарем. Сам секретарь райкома был командиром партизанского отряда. С ним вместе воевал Юлькин муж, там он и погиб. Юлька приходила к нему, била кулаком по столу и все требовала, что бы ей давали разные блага. Он ей объяснял, что она не одна такая, но она его не слушала. Просил освободить мой дом. Но она не уходила. Тогда я решила показать фото своей тете, которая работала в райкоме. Она его показала секретарю, он ее вызвал,  возмущался, конечно, кричал на нее и в конце концов она ушла из моего дома. У нее забрали детей, отдали в детдом, а ей сказали, чтобы она уехала из Ельни. Один раз приходит она ко мне и говорит: «Зачем ты это сделала, я бы и так ушла из твоего дома». Мне, конечно, стало ее жалко и до сих пор меня мучает за это совесть. Правильно ли я поступила, отдав фото в Райком или нет? Мне казалось, что я совершила большой грех. Этот командир отряда связался с бывшими партизанами, они подтвердили, что я, Юра, Паша Сивакой, Надя Горелова, которая погибла, помогали доставлять сведения о немцах. Мне сказали, чтобы я вступила в комсомол. Конечно, мы не совершили никакого геройского подвига, но мы  помогали партизанам чем могли. Таких в Ельне было много. Наград нам никаких никому не давали. Но я стояла на учете, как участница партизанского движения. Мне стали везде и всюду помогать. Устроили в школу в 7 класс, давали усиленный паек. Поселили ко мне женщину с коровой,  обязали ее, чтобы она давала мне один литр молока в день. Давали мне одежду, которую присылали американцы. Дали мне полушубок из ондатры, в котором я и вышла замуж. Розыскала меня сестра Катя. Она в оккупации не была. Написала мне письмо, что бы я продала дом и приехала жить к ней в город Торжок, но моя тетя не разрешила продать дом. А чтобы я уехала к ней посмотрела и решила, как остаться у нее жить или нет. Решили вернуться в Ельню вдвоем. Катя устроилась машинисткой в исполком. я продолжила учебу в 7 классе. Конечно, мы голодали. Квартирантке пришлось уйти. Вызвали меня в райком комсомола. Надо было пахать землю, лошадей не было. Нас комсомольцев по 10 человек впрягли в плуг, и мы тащили его и пахали землю. Конечно, было обидно, что свои люди так над нами издеваются. Но они нас разубеждали, что надо помочь фронту, солдатам, чтобы они не голодали. Если мы посеем хлеб, на следующий год будет, что есть. Но скоро с фронта прибыли лошади на них пахали землю. Когда я закончила школу, меня райком устроил на работу в связь телефонисткой. И одновременно училась работать на телеграфе. Изучила азбуку морзе и т.д. Стали съезжать в Ельню проходимцы.  Один проходимец был наш начальник телефонной связи. Ему было нужно освободить одно рабочее место. А кого? Я сирота и он  думал, что  за меня не кому заступиться. Он строил дом, ему был нужен стройматериал. На лесозаводе начальник попросил устроить его дочь телефонисткой. Стал он придираться ко мне. У нас по пересохшей реке ходили волки. Часто дети,  идя в школу утром их видели. Так везде большие заросли на пожарищах домов. Весной я заканчивала смену в 24 часа и боялась идти домой, ночевала на работе. Мой начальник узнал, пришел ночью застал меня и выгнал. Мне девочки посоветовали взять газеты и спички. Когда я увижу волка, зажечь газету и волк убежит. Я пошла. Спустилась в овраг. Поднялась на гору и вдруг показалось мне, что рядом волк. Зажгла газету. Огонь ослепил мне глаза, я побежала вперед и попала в воронку от бомбы, наполненную водой, стала кричать, звать на помощь. Рядом был дом женщина и мужчина вытащили меня, подав мне какой-то шест. Утром я опоздала на смену, на 15 минут. Меня судили. Тогда Сталин дал такой приказ, за опоздание и прогул, судить. Когда судья спросила, какая моя последняя просьба, я сказала, что бы с меня не высчитывали деньги. Она сказала, что это невозможно. Я получала 40 рублей. 20 рублей с меня высчитали, я пожаловалась своей тете и начальника моего вскоре сняли за взятки и какие-то темные делишки. Катя сестра была замужем за ст. лейтенантом звали его Миша фамилия Гавва – украинец. Приезжал в отпуск к Кате. Катя забеременела, родила девочку  Ларису. В день ее рождения на фронте убивают Мишу, отца Ларисы. Жили плохо, паек маленький 200 гр. на человека в сутки. Я свой паек отдавала Кате, так как она кормила дочь, а сама питалась крапивой, редиской, что было в огороде. Немного было картошки. Война закончилась. Вернулся Юра. Пошел на линию устанавливать связь. Паек ему давали больше и продуктов по карточкам. Он все отдавал нам. Катя не привыкла жить в бедности, военных трудностей она не перенесла, так как в оккупации не была. Она уехала в Ригу к своей подруге. Всю войну она проработала в воинских частях машинисткой. Девочку она оставила, ей был 1 годик 8 месяцев. Мы с Юрой ее воспитывали, меня она звала мама Нина. Я ее носила в детсадик. Однажды зимой, в гололед, я ее несла через речку по мосту, но мост был разрушен, лежали доски. Я поскользнулась и села посреди доски, держа Ларису на руках, звала на помощь. На ней было столько одеял. Помог мне мужчина перенести Ларису по доске и отругал меня. Сказал: «Что у тебя за мать, которая послала тебя нести ребенка через мост» я сказала, что у нее нет матери. Вскоре приехала Катя забирать Ларису в Ригу. Я взяла отпуск, поехала с ней. Приехали в Ригу к хозяйке, где на квартире жила Катя. Хозяйка стала возмущаться, что она привезла ребенка. Сказала, чтобы она уходила с квартиры. На утро Катя ушла, и месяц не приходила к нам. Где мне было ее искать, я не знала. Я старалась угодить хозяйке. Стирала, убирала. Хорошо, что Лариса была тихая, спокойная девочка. Хозяйка полюбила меня. Стала ходить к жене офицеров, стирать белье они мне платили продуктами, нам с Ларисой хватало. Потом появилась Катя. Забрала нас, сказав, что ее знакомые уезжают в отпуск, она пока будет жить у них. Мы с Ларисой переехали. Кушать она нам нечего не приносила. Я опять стираю белье, зарабатываю продукты. Она придет, поест и уходит. Я с ней поругалась, и она выгнала меня ночью на улицу. Я пошла к той первой хозяйке. Жены офицеров, которым я стирала, собрали мне денег на дорогу, дали продуктов и я вернулась в Ельню. Оставила адрес хозяйки и попросила, чтобы узнавала она о Кате. Через месяц я получила письмо, чтобы я срочно  выезжала в Ригу, что Катя Ларису отдала в семью летчика. Но жена ее не любит, издевается над ней. У нее своих детей нет, и не будет. Муж хотел Ларису, а жена нет. Приехала я в Ригу, розыскала девочку, она была закрыта дома одна. Позвала ее в окошко, она узнала меня. Стала плакать и проситься ко мне. Ей было уже два года два месяца. В Ельни я устроилась,  а в Риге меня жена капитана устроила в военную часть телефонисткой.

Мама 1945 г.

На квартиру меня взяла жена ст. лейтенанта. В этом доме жил русский врач, который бежал с немцами и квартиру заняли наши военнослужащие. Мне дали комнату три метра длиной и два  шириной, там когда-то жила прислуга. Жену ст. лейтенанта звали  Леной, фамилия Яцко. Она во время  блокады жила в Ленинграде. У нее был ребенок мальчик 6 месяцев. Есть, было нечего. Молоко у нее в груди пропало. Малыш умер. Она лежала без сознания. Мама  вынесла мертвого ребенка в холодную комнату, где он заморозился. Потом отрубала кусочками ребенка, варила бульон, кормила свою дочь и сама пила. Так она спасла от голода свою дочь. А когда блокада города кончилась, Лена спросила у мамы, где она похоронила ее сына. Она заплакала и все ей рассказала. С болью и слезами она мне это рассказывала. Была она беременной, молила бога, чтобы у нее была двойня. Очень они были добрые люди, мне помогали во всем. На верху, на втором этаже, жил Иван Иванович Любенко, младший лейтенант, он был моим начальником. Стал меня приглашать в кино. Первый фильм мы смотрели —  «Багдадский вор». Потом в театр пригласил. Вскоре Яцко переводят в другой город, и в его квартиру вселяется капитан с женой. Мне надо было куда-нибудь переезжать. Тогда Иван Иванович договорился со своей соседкой, одинокой женщиной, чтобы она взяла меня к себе. Она согласилась, потому что была влюблена в Ивана Ивановича, но когда она узнала, что он ко мне не равнодушен, отказала мне в жилье. Тогда Иван Иванович сделал мне предложение. В любви он никогда не объяснялся. Я растерялась и только ему сказала, что подумаю и посоветуюсь со своей тетей, которая жила в Ельне. Конечно, сказала ему просто чепуху. На следующий день он начал собирать документы для загса. Я об этом не знала, но когда пришла на работу, то его солдаты стали меня поздравлять. Говорили, что я своим сотрудницам, девочкам, утерла нос, потому что они  много лет работали на коммутаторе и никто не вышел замуж. А я год как работаю и выхожу замуж. На третий день пошли с Иваном Ивановичем в загс. Нам сказали, что после того, как подали документы, надо ждать 1 месяц. Но меня Иван Иванович забрал к себе на квартиру, а через месяц нас зарегистрировали.

Мама и папа, 1947 г.

13 сентября 1947 года — я стала законной женой — Любенко Ниной Александровной. Первые  дни     нашей     жизни     я     его  называла «товарищ лейтенант». Потом он говорит: «зови меня Ванюшей». Я стала звать его Ванюшей. Приготовлю ему еду, он ест, а я сижу и с ним и не ем. Боялась что я много поем. А сама пойду до обеда хлеба наемся, чтоб есть не хотелось при нем. Но потом привыкла. Он стал говорить, что, если я есть не буду, то и он тоже, не будет есть. Вообщем, все наладилось. Так  и стали жить вместе, воспитывать детей и прожили вместе уже больше 50 лет.

1997 г. Золотая свадьба