Глава из романа «Чёрный Арагац»

Глава 8

Визитёр

    Начальник Донского областного жандармского управления полковник Глассон с утра чувствовал беспокойство. И причина его заключалась в депеше, полученной по телеграфу третьего дня. Аппарат отбил сообщение, что сегодня ожидается приезд чиновника особых поручений Департамента полиции по чрезвычайно важному делу. Поезд прибывает в девять тридцать. Вагон номер 13. Помощник уже отправился на дежурной пролётке встречать гостя. 

     Флавиан Николаевич, заложив руки за спину, расхаживал по комнате, скрипя сапогами. Он взглянул на большие резные английские часы, стоявшие в углу просторного кабинета, вздохнул и выговорил про себя: «Без четверти десять. Они должны появиться с минуты на минуту».

     Пятидесятипятилетний служака, ещё сохранивший былую воинскую выправку, многое повидал на своём веку и, казалось, уже ничего не боялся, но вдруг почувствовал, что у него, как у юнкера на экзамене по прямолинейной тригонометрии, вспотели ладони. «Плохой признак», – вздохнул он, вынимая носовой платок.

    Полковник плеснул из графина в стакан водицы и, выпив залпом, точно водку, расправил густые, начинающие седеть усы, кои он никогда не фабрил и не фиксатуарил, считая это излишним, как и наличие бороды, и потому подбородок брил ещё с юности.  Жандармский начальник приблизился к открытому окну, ожидая увидеть служебный экипаж, но его всё не было.

     Говоря откровенно, хозяин кабинета давно предполагал появление столичного инспектора, и было удивительно, что посланец соблаговолил прибыть только сейчас. Ведь ещё в позапрошлом году Государственный совет по представлению военного министра обратился к самодержцу с представлением об учреждении Донского областного жандармского управления по особому штату, усиленному помощником, двумя вахмистрами и двадцатью тремя унтер-офицерами с окладами жалованья и прочим довольствием, согласно чинам Отдельного корпуса жандармов по принадлежности. Причём потребные расходы на 1889 год увеличивались за счёт выплат Военного министерства в соответствии со сметами, составленными ранее самим начальником Донского областного жандармского управления. И нечего было удивляться тому, что рано или поздно для проверки расходов Петербург пришлёт чиновника с самыми широкими полномочиями. «Так-то оно так, – продолжал размышлять бывший командир драгунского полка, – только в подобном случае направляется представитель Военного министерства, а не Департамента полиции, поскольку по финансовой и хозяйственной части мы подчиняемся военным. К тому же не один проверяющий нужен, а два, потому что второй – это бухгалтер, знающий метод двойной итальянской записи. Понятное дело, что средства, выданные офицерам на агентурные расходы, никак не проверишь. Да это и ни к чему. Штат у нас – на зависть другим! Все дворянского сословия и истинно православного вероисповедания. Полякам или выкрестам путь в корпус заказан. Здесь служат не за чин, а за честь. Некоторых кандидатов по два года проверяли, отбирая тех, кто не был замечен в карточных долгах, пьяных дебошах или финансовой зависимости от состоятельных дам. Только после этого удовлетворяли ходатайства о зачислении в Отдельный корпус жандармов. Офицеры, сдавшие вступительные экзамены, направлялись на специальные курсы. А по их окончании – опять экзамены и собеседование. И лишь по последним результатам счастливчики получали направление на службу, которая далеко не сахар. Наверное, поэтому и жалованье у нас вдвое больше, чем в строевых частях. Это вам не полиция, куда можно попасть, не имея чина и не окончив гимназию. Пожалуй, даже сравнивать с ними не стоит».

     Застучали по мостовой колёса пролётки и, поравнявшись с парадным входом, смолкли. «Что ж, посмотрим, что им от меня надобно», – мысленно выговорил полковник, остановившись в трёх шагах от двери. Тотчас раздался стук, и на пороге появился помощник.

– Разрешите, ваше высокоблагородие?

– Да-да.

    Штабс-ротмистр посторонился, и перед полковником возник высокий стройный господин лет сорока пяти, в котелке, тёмном сюртуке и светлой жилетке с выглядывающей из её кармашка золотой цепочкой часов. Густо накрахмаленный, высокий по моде воротник белоснежной сорочки плотно облегал шею, контрастируя с пышным чёрным галстухом, украшенным посередине булавкой с крошечной брильянтовой головкой. Узконосые туфли на небольшом каблуке из тонкой мягкой кожи были сшиты по последней моде.

    Гость неторопливо стянул с правой руки перчатку. На безымянном пальце сверкнул золотой перстень с вензельным изображением «Высочайшего имени Его Императорского Величества» – редкая награда государя. Визитёр протянул руку и сказал:

–  Статский советник[1]  Фёдор Васильевич Сераковский, чиновник особых поручений Департамента полиции.

– Флавиан Николаевич Глассон, – отвечая на рукопожатие, выговорил полковник и, улыбнувшись, добавил: – Хотя, ваше высокородие, мне можно было вам и не представляться.  Столичное начальство знает обо мне всё. Прошу, садитесь.

– Благодарю. Предлагаю обращаться друг к другу по имени-отчеству, – сняв шляпу, вымолвил столичный визитёр.

– Не возражаю.

– Чаю? Коньяку? Кофею?

– От чая не откажусь. Разговор у нас будет долгий, и мне лучше иметь светлую голову.

     Полковник повернулся к офицеру и чуть дрогнувшим голосов выговорил:

– Не откажите в любезности, Сергей Николаевич. Распорядитесь насчёт чая. Пусть мой адъютант принесёт всё, что полагается.

– Слушаюсь, – кивнул подчинённый и осведомился: – Мне вернуться?

– Не обессудьте, штабс-ротмистр, – вмешался пришелец, – но мне хотелось бы пообщаться с господином полковником келейно.

   Помощник понимающе кивнул и удалился.

– Что ж, Фёдор Васильевич, я вас внимательно слушаю.

– И это прекрасно, – холодно улыбнулся Сераковский и, не спрашивая разрешения, закурил. – Так вот, Флавиан Николаевич, прибыл я к вам не случайно и не в порядке проверки работы жандармского управления. Для этого есть иные чины, а я занимаюсь сугубо агентурной работой по политической части… Мне придётся посвятить вас в одну историю, связанную с уроженцем тогда ещё  Нор-Нахичевана Микаэлом Лазаревичем Налбандяном. Слышали о таком?

–  А как же! Это писатель-социалист, выступавший за создание единого армянского государства. Умер 24 года тому назад. Ему тогда было всего тридцать шесть. В прошлом году мы накрыли тайную сходку анархистов[2]   в Ростове. В неё входили не только русские, но и армяне, евреи… Во время обыска у задержанных мы нашли оружие, прокламации и антиправительственную литературу.  Нам попались статьи Налбандяна и его стихи. В этих опусах он призывал социалистов разных национальностей объединиться в революционной борьбе. – Полковник покачал головой и заметил неодобрительно: –  Знаете, я с удивлением узнал, что в 1866 году, когда его гроб доставили на железнодорожную станцию Дон, его не стали везти на дрогах в Нахичевань, как обычно, а в видах оказания особых почестей перегрузили на пароход, причаливший к берегу с траурными гудками. Гроб и дальше плыл до центральной площади и стоящего там храма Григория Просветителя, но уже не по воде, а по воздуху – это люди несли его на руках. Весь путь от пристани до церкви был устлан коврами и дорожками. Представляете?  Покойного встречали городской голова и почтенные старцы. Но и этого местным жителям показалось мало! Налбандяна решили похоронить в монастыре Сурб-Хач, что в семи верстах от Нахичевани. А ведь он чинов не имел и священником не был. Форменное безобразие, скажу я вам! И на следующий день армяне на плечах понесли усопшего до монастырского кладбища все семь вёрст! Колокола звонили не переставая. Говорят, скорбная людская река тянулась от Нахичевани до монастыря. А ведь иной доживёт до почтенной старости, преставится, а на погост и нести некому.

– Жизнь, надобно признать, у него была хоть и короткая, но удивительная. Вольнослушателем он посещал медицинский факультет Московского университета, но врачом не стал. Помешало увлечение литературой в журнале «Северное сияние», который выходил на армянском языке. Налбандян сдал экзамены на звание кандидата словесности и написал диссертацию «Об изучении армянского языка в Европе и научном значении армянской литературы»… Он исколесил множество стран, но монахом не был, хоть и собирался когда-то стать священником. Гуляка и охотник до хорошеньких актрис, певиц и танцовщиц.

– Простите, но на чьи деньги он жуировал?

– Налбандян из очень бедной семьи, но ему помогали друзья – армянские купцы из Нахичевани, Санкт-Петербурга и Москвы. К тому же он постоянно вращался в кругах богатой армянской интеллигенции, читал свои переводы с иностранных языков на армянский, и многие с радостью ассигновали ему немалые суммы. Знаете, я бы не стал копаться в его жизненных перипетиях, если бы не особые обстоятельства, – вымолвил статский советник и, затушив папиросу, спросил: – Флавиан Николаевич, вы слыхали о его приключениях в Калькутте?

– В Калькутте? – насторожился полковник. – Нет.

– Жаль. А ведь почти три десятка лет бюджет Нахичевани пополняется благодаря денежным переводам из Индии. Последние годы платежи идут через  Азово-Донской коммерческий банк, в котором градоначальство Нахичевани  держит  счёт[3]. Насколько мне известно, именно на эти средства в городе вымощены улицы, проведён водопровод, построены школы, больница и открываются приюты.

– Естественно, по долгу службы я об этом осведомлён, но причём здесь армянский вольнодумец? Насколько я знаю, он проходил по «Делу 32-х (о лицах, обвиняемых в сношениях с лондонскими пропагандистами)»[4]   вместе с писателем Тургеневым, также представшим перед судом.

– Вы правы. Перед поездкой к вам я не поленился и посетил сенатский архив. Прочитал все восемь томов. В них больше трёх тысяч страниц. Налбандян действительно встречался с Бакуниным[5] , Герценом[6]   и Огарёвым[7]   в Лондоне, а Тургеневу, тоже позже оправданному,  даже триста рублей занял под расписку на три месяца… Налбандян попал в руки Третьего отделения 14 июля 1862 года. Ему предъявили обвинение в антиправительственной пропаганде и распространении запрещённой литературы. Три года он провёл в Алексеевском равелине Петропавловской крепости. В 1865 году арестант был освобождён, но «оставлен под сильным подозрением»[8]   и сослан в Камышин Саратовской губернии. Ещё до заключения в крепость он страдал чахоткой, от которой и скончался через год после освобождения, 31 марта 1866 года. Несомненно, заключение укоротило его жизнь. Но ведь он сам выбрал себе такой путь… А ведь до этого имел самые лучшие рекомендации влиятельных и уважаемых в Москве и Петербурге людей из армянской диаспоры… В хорошие времена не отказывал себе в удовольствии жуировать и путешествовать. Был очень умён и вполне мог бы служить по дипломатическому ведомству, а ещё лучше – у нас, заграничным агентом. Право, ничто не предвещало, что он полезет в политику. Жил бы себе припеваючи. Сейчас бы ему всего-навсего шестьдесят исполнилось. Наверняка бы статского советника получил, а то и действительного[9] . Имением был бы пожалован.  Но нет! Спокойная жизнь его не прельщала. Крестьянскую революцию задумал. А это уже тягчайшее преступление, бунт.

– Но почему же тогда его не сослали на каторгу или на вечную ссылку в Сибирь, как Серно-Соловьевича?

– Упомянутый вами революционер умер по дороге в ссылку ещё раньше – 10 февраля 1866 года. А что касается Налбандяна, то он занял очень продуманную позицию на допросах в Сенатской следственной комиссии. Мол, да, встречался с Герценом, Огарёвым и Бакуниным, как и с другими соотечественниками в лондонских портерных, но антиправительственных разговоров не вёл и свидетелем их не являлся… Ему не столько поверили, сколько пожалели из-за чахотки. Ведь к тому времени один из подсудимых – чиновник особых поручений надворный советник[10]   маркиз де Траверсе –  уже сошёл с ума и вскоре скончался. Умер, не дождавшись конца процесса, и другой заговорщик – коллежский регистратор Ничипоренко. Словом, третья смерть была не нужна. Однако мы бы и не вспомнили о «Деле 32-х», если бы месяц назад не вскрылись новые обстоятельства и от заграничной агентуры не поступили весьма интересные сведения…

     В этот момент раздался стук в дверь, и в кабинет вошёл адъютант с подносом, заставленным чайными атрибутами.

       Столичный гость замолчал, а потом с удовольствием пил крепкий китайский чай, о чём-то размышляя. Когда стакан опустел, он вытер губы платком и продолжил:

– Давайте всё-таки вернёмся в 1859 год, когда господин Налбандян впервые написал в журнале «Северное сияние» сенсационную статью и опубликовал копии документов, взволновавших каждого жителя Нахичевани-на-Дону. Речь шла о завещаниях нескольких богатых армянских купцов, живших в Калькутте в конце XVIII века. Это были уроженцы древнего города Нахичевана, раскинувшегося в Армении на берегах Аракса. Судьба занесла их в Индию, где им удалось разбогатеть. Узнав о том, что Екатерина II разрешила тысячам  армянских семей переселиться из Крыма, находящегося под властью хана Шахин-Гирея, на берега Дона, они были так взволнованны, что решили не только завещать свои состояния вновь образованному городу Нор-Нахичевану, но и собрали значительные средства для их передачи донским армянам. Самым большим завещателем был Масех Бабаджанян – владелец порта в Калькутте, хозяин складов, гостиниц, торговых лавок и базаров. Он разделил всё своё имущество на шестнадцать частей. Ровно половину из них купец завещал непосредственно городу Нор-Нахичевану: две доли следовало отдать школе, две – детскому приюту, две – дому для содержания нищих и две –  больнице. По приблизительным подсчётам, нахичеванцам причиталось сто тысяч рупий, или шестьсот двадцать пять тысяч золотых рублей. Огромные деньги! Завещатель давно умер, но его посмертная воля не была исполнена, несмотря на то что нахичеванцы отослали в Калькутту письмо, выразив в нём готовность принять деньги. Это послание осталось без ответа. Теперь же Налбандян изъявил желание самолично отправиться в Индию и решить вопрос с наследством. Городской голова Нахичевани-на-Дону Карапет Айрапетян выделил деньги своему старому другу на поездку в Индию.  Получив немалые средства, тот отправился не в Калькутту, а в Эчмиадзин, чтобы католикос Маттеос утвердил его полномочия, выданные магистратом Нахичевани. Затем его путь лежал в Тифлис, Поти  и  Константинополь. Именно с этого города он начал осуществлять план по организации революционных ячеек, призванных не только бороться за создание независимого армянского государства, но и готовить крестьянскую революцию в России. Целый месяц он проводит в Турции, а затем вместо поездки в Индию путешествует по Европе: Неаполь, Генуя, Турин, Париж и Лондон.  В английской столице он первым делом знакомится с государственными преступниками – Герценом и Огарёвым, а также с их окружением. Визитёр поведал новым друзьям о своих намерениях поднять армянское население в Западной Армении, находящихся под гнётом Османской империи, против турок. На первом этапе это движение должно было проходить под флагом присоединения к России. А в случае успеха, уже на втором этапе, следовало перейти к подготовке крестьянской революции в России. Да, он искал поддержки у власти. Находясь в Константинополе, он даже посетил русского посланника, заверив, что, защищая армян, ведёт тайную борьбу не только против Турции, вечно поддерживаемой Европой, но и против стремления Ватикана убедить армян принять католичество. Он передал дипломату письменные соображения. И тот ему поверил и даже отослал депешу на Певческий мост[11] .  Я представляю, как хохотали Герцен, Огарёв и Бакунин, когда Налбандян им об этом поведал. 

– Простите, Фёдор Васильевич, но ведь он не был в Западной Армении?

– По нашим сведениям, Налбандян  встречался с предводителями зейтунцев[12]   в Константинополе, пообещав им солидные деньги для формирования вооружённых отрядов. Ведь в тот 1860 год турки попытались вновь захватить Зейтун[13]  и пришли с отрядом в пятнадцать тысяч человек, но потерпели поражение и отступили. Горские армяне праздновали победу.

– А деньги… откуда у него деньги?

– Перед отъездом ему вручили весьма значительную сумму. Кроме того, по условиям договора с магистратом Нахичевана, в случае получения индийского наследства ему причиталось десять процентов. Как позже выяснилось, это 100 тысяч золотых рублей без учёта дорожных расходов.

– С ума сойти! Что ж это получается? Он месяцами разъезжает, тратится, а в Калькутту не едет? Как же магистрат Нахичевани смотрел на это безобразие?

– Я вам больше скажу: Налбандян отправлял им послания с требованием выслать ему переводы из разных европейских городов, живя там по две-три недели, ожидая денег. И городской голова эти просьбы выполнял.

– Но каким образом он объяснил свою поездку в Англию? Ведь крюк-то какой! Из Константинополя через всю Европу – и в Лондон!

– Отправляя письма-отчёты на родину, он отговаривался тем, что ему было необходимо заверить нахичеванскую доверенность ещё и у английских властей, поскольку Индия находится под властью Британии и на её территории действуют законы Туманного Альбиона. Замечу, что в данном случае он был совершенно прав. А вот вторая причина, с помощью которой он пытался оправдаться, поистине смехотворна. Он уверял городской магистрат, что должен пожить некоторое время в Лондоне, чтобы улучшить свой английский, поскольку в противном случае ему будет сложно общаться с британцами в Калькутте. И ему верили, и высылали столько денег, сколько он просил. А посланец тут же давал их в долг или тратил  в лондонских ресторанах, угощая новых друзей-бунтовщиков, которые вскоре окажутся его соседями по камерам Алексеевского равелина Петропавловской крепости. 

– Насколько я понимаю, опасность Налбандяна заключалась в том, что он стремился придать освободительному движению зейтунцев ещё и политическую окраску? – расправив усы, осведомился начальник жандармского управления.

– Вы абсолютно правы. Налбандян намеревался возглавить борьбу своего народа против турецкого гнёта, являясь не только идейным вдохновителем, но и вождём. Собственно, он этого и не скрывал, размещая статьи в журнале «Северное сияние» и учредив подписку на историко-географическую карту земель, которые по праву должны были входить в Армению. Да, это, конечно, уже не была Великая Армения времён Тиграна Великого, простиравшаяся от Куры до Иордана и от Средиземного моря до Каспийского, но её законные исторические границы должен был видеть каждый потомок древнего народа наѝри[14] . Он даже получил разрешение на печатание в картографическом управлении Военного министерства. Всё бы хорошо, но между строк у него всё чаще и чаще проскакивали революционные нотки. Именно тогда он и попал в поле зрения Третьего отделения. Судя по его поступкам и находящимся в деле письмам, он, чувствуя своё превосходство над окружающими, часто был не выдержан и плодил себе врагов там, где встречал хоть малейшее недопонимание. Неудивительно, что на него сыпались доносы. В конечном итоге это его и погубило.

– Насколько я знаю, националистом он не был.

– Нет, – покачал головой статский советник. –  Он лишь выступал за возрождение армянской культуры и современного литературного армянского языка взамен устаревшему древнеармянскому. Многие его земляки, лишённые исторической родины, изъяснялись на смеси армянского, татарского и русского, забыв исконный армянский язык. За это его и любили, прощая сложности характера. – Чиновник особых поручений откинулся на спинку стула и добавил: – Ну не нужно было ему мнить из себя  Робеспьера.

– Но в Индию, как я понимаю, он всё-таки добрался?

– Да, 30 июня 1861 года, через десять месяцев после того, как туда отправился. Нет смысла перечислять трудности, с которыми он столкнулся в Калькутте. Скажу лишь, что ему пришлось пригласить опытного юриста и самому окунуться в череду судебных заседаний, поскольку председатель городского правления Калькутты Чарльз Хагг под разными предлогами отказывался передавать деньги Налбандяну.  Выяснилось, что у покойного завещателя Масеха Бабаджаняна не было прямого наследника, и потому всё его завещанное имущество и деньги перешли под юрисдикцию городской управы, получавшей пять процентов от суммы, и мистер Хагг неплохо погрел на этом руки. Местные армянские купцы помогали посланнику Нахичевани, чем могли, и Налбандян выиграл все процессы. Согласно постановлению Верховного суда, магистрат Нахичевани-на-Дону получил право на половину доходов завещателя до 1861 года и половину доходов после за последующие годы. Магистрату Нахичевани-на-Дону также причиталась половина доли от продажи недвижимости, принадлежащей Масеху Бабаджаняну, проданной до 1861 года.  Багаж удачливого посланника был набит индийскими рупиями. Остальные деньги были перечислены Бенгальским банком в Лондон на получателя Микаэла Налбандяна, а в последующие годы выплаты будут производиться на счёт магистратуры Нахичевани-на-Дону в Азово-Донской коммерческий банк Ростова-на-Дону. Дальше Налбандян стал чудить. Зачем-то купил живого носорога и, наняв сопровождающих лиц, распорядился доставить его в Московский зоопарк. Хотел заодно купить и отправить туда же и двух бенгальских тигров, да вдруг передумал. И лишь потому, что тигры могли не перенести тяжёлой дороги… Прибыв в Константинополь, он включился в работу революционной «Партии молодых» и вновь встретился с зейтунцами, готовившими восстание против турок. Лишь через месяц он добрался до Лондона и опять принялся сорить деньгами в обществе Бакунина, Герцена, Огарёва и прочих анархистов-заговорщиков… Но во время одной из попоек в доме Герцена агент Третьего отделения услышал, как Налбандян похвастался, что привёз из Индии очень редкий чёрный бриллиант в пятьдесят девять каратов…

– Простите, сколько?

– Да-да, вы не ослышались – пятьдесят девять, размером с крупную вишню. Его добыли в Голконде[15] ,  «Чёрный Арагац». Камень наречён в честь горы Арагац в Армении.  Судебные победы Налбандяна не были бы возможны без помощи первого владельца алмаза, самого богатого купца Калькутты Арутюна Абгаряна. Этот старик родом из села, расположенного у подножия той самой горы. Он был ещё ребёнком, когда его родители, спасаясь от притеснений магометан, покинули родину и отправились Индию. Налбандян рассказывал обо всё этом за столом Орсет-хауза[16]   и говорил, что купец, которому пошёл девятый десяток, был настолько воодушевлён идеей всеобщей борьбы армянского народа против турок, что расчувствовался и передал ему этот бриллиант, но предупредил, что камень  может быть выставлен на продажу, только если всеобщее вооружённое восстание действительно состоится. Никакие другие цели, какими бы благими они ни казались, не могут являться причиной продажи «Чёрного Арагаца». Алмаз Абгарян передал в дар армянскому народу, а Налбандян – лишь его хранитель. Услышав эту историю, многие оторопели, а Герцен тотчас осведомился, можно ли взглянуть на бриллиант, но получил отрицательный ответ, и, как уверял агент Третьего отделения, никто больше к этой теме не возвращался. Эти сведения дошли до столицы уже после того, как Налбандян пересёк нашу границу. К тому же он ввёз в Россию много разных тюков и ящиков. Ничего запрещённого в них не было.  Десятого июля он прибыл в город, а через три дня был задержан. В его доме провели тщательнейший обыск, ничего ценного или запрещённого не нашли, не считая писем. Изъяли даже его трость с клинком внутри, пороховницу и пистолет. Алмаз обнаружить не удалось. В тот день его престарелый отец так разволновался, что лишился рассудка. Арестанта тотчас   посадили в карету и отправили к железнодорожной станции. Через неделю дней он был водворён в камеру нумер восемь Алексеевского равелина Петропавловской крепости и позже предстал перед Сенатской следственной комиссией.

– Если бы дома у Налбандяна отыскали алмаз и доказали, что он привёз драгоценность из Индии без таможенного контроля, то его можно было бы привлечь к ответственности ещё и за контрабанду, – заметил Глассон.

– Это так, но таможенные офицеры, несмотря на все старания, бриллиант проморгали.

– Значит, сумел спрятать.

– Да, скорее всего. Правда, случилась ещё одна весьма странная вещь: в Саутгемптоне выяснилось, что один из его чемоданов исчез.  То ли его погрузили на другой пароход, то ли просто украли – неизвестно. Что там было, никто, кроме самого Налбандяна, не знал. Его потом допросили на этот счёт, но ничего вразумительного он не ответил. Во всяком случае, в Россию пропавший багаж не вернулся. Но прошло 28 лет, и о камне все забыли. А совсем недавно выяснилось, что, находясь в Константинополе после возвращения из Калькутты, и ещё до поездки в Лондон, Налбандян поведал о бриллианте одному из тогда молодых вождей Зейтуна. Мы бы этого никогда не узнали, если бы нам не стало известно, что тот самый предводитель горских армян вошёл теперь в состав совета социал-демократической партии «Гнчак» («Колокол»), названной так, как вы понимаете, в честь одноимённой газеты Герцена. Эти революционеры выступают за освобождение всей Западной Армении путём вооружённого восстания и последующее установление социализма не только в шести вилайетах[17] ,  расположенных в Османской империи, но и на других сопредельных территориях, где проживают этнические армяне, то есть  в Эриванской и Елизаветпольской  губерниях. Они чрезвычайно опасны для России.  Развивая идеи «Партии молодых» Налбандяна, эти деятели пошли дальше и с разрешения ещё живого немца Энгельса перевели на армянский язык «Манифест коммунистический партии», который распространяют везде, и среди армян, и среди русских.

      Статский советник замолчал, поднёс к папиросе спичку и, наслаждаясь дорогим табаком, выпустил в потолок струю дыма.

   Полковник тут же заметил лукаво:

– Энгельс, стало быть, здравствует, а Маркс скончался… Как же, как же! Прекрасно помню: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»  В рассуждении их сближения я не против, но только пусть грешат не на российской территории.

    Оценив шутку коллеги лёгкой улыбкой, Сераковский продолжил:

–  Восстание армянские революционеры   планируют уже в следующем году.  Но у них нет денег, а воевать с кремневыми ружьями против турок – дело гиблое. Вот поэтому они и вспомнили о «Чёрном Арагаце». К тому же Персия перевооружает армию, и зейтунцы хотят купить у них двадцать тысяч старых, но хорошо себя зарекомендовавших винтовок Шасспо и столько же нарезных французских ружей системы Минье. Но это не единственное оружие, которым они собираются обзавестись, отдав за него чёрный бриллиант. Мне достоверно известно, что в Ростов со дня на день прибудет, или уже прибыл, эмиссар зейтунцев. Ему приказано найти алмаз во что бы то ни стало, и, поверьте, он ни перед чем не остановится. А наша с вами задача не только арестовать его, но и самим отыскать камень, принадлежащий армянам, а значит – Российской империи. Вот для этого я к вам и приехал.

– Сложное дело, – покачал головой начальник управления. – А известно ли этому приезжему революционеру, у кого точно находится бриллиант?

– Наш агент сообщил, что этого они не знают. Судя по всему, у них есть некие соображения на этот счёт, но точных сведений не имеется. Однако они лучше осведомлены, чем мы.

– Без начальника жандармского управления Ростовского округа подполковника Апостолова и ротмистра Артемьева тут не обойтись. Это лучшие профессионалисты.

– С ними я планирую пообщаться уже сегодня.

– А я вот, признаться, ума не приложу, с чего же начать?

– С чистого листа. Позвольте бумагу и карандаш?.. Благодарю. Давайте набросаем план действий. Пусть на первый взгляд он даже покажется глупым. Это ничего. Главное, начать рассуждать, и тогда мысли, обрастая деталями, сами выведут нас на правильную дорогу.

[1] Статский советник – гражданский чин V класса в Табели о рангах. Обращение – «ваше высокородие». Ранее соответствовал чину военного бригадира и капитан-командора флота, занимая промежуточное положение между званием полковника и генерал-майора. После их упразднения в 1796 году чин статского советника военной аналогии не имел.

[2]В те времена многих социалистов-революционеров без различия их политических течений называли общим словом «анархисты».

[3] До 1870 город Нахичевань-на-Дону имел магистрат, заведовавший городским хозяйством, выполнявшим судебные функции, основанные на римском праве и армянских традициях. Например, супружеская измена считалась тяжким преступлением, и если мужа в ней уличали, то могли пороть прилюдно на площади, а могли вместо этого сбрить половину бороды и в таком позорном виде водить по городу. За другие, более серьёзные прегрешения грозило вечное изгнание из Нахичевани. В патриархальной Нахичевани почти не совершалось тяжких и особо тяжких преступлений. Даже пьянство среди армян считалось позором, и потому питейных заведений было мало. Обычно армяне ездили развлекаться в богатый и погрязший в пороках Ростов.  Но в 1870 году с введением нового городового положения магистрат в Нахичевани-на-Дону был упразднён и начали действовать российские законы.  Самым распространённым преступлением стала кража. К концу XIX века встречалось и фальшивомонетничество. В городе имелась выборная дума, а её председатель автоматически становился городским головой. До 1870 года за порядком в Нахичевани следила собственная народная милиция.

[4] Небезынтересно будет узнать, что по данному делу проходил и Николай Ильич Воронов, служивший в Ставрополе учителем словесности, латинского языка и бывший воспитателем гимназического пансиона мужской гимназии с июня 1854 по февраль 1856 года. В Лондоне   Н. И. Воронов встречался с А. И. Герценом, Н. П. Огарёвым, М. Л. Налбандяном, М. А. Бакуниным и другими революционерами. Согласно выработанному плану, Н. И. Воронов должен был наладить доставку революционной газеты «Колокол» из Константинополя через Трапезунд (Трабзон) в Кавказский край, используя горцев, продававших мальчиков и девочек турецким контрабандистам. Российские пограничники дозволяли этим горцам возить дрова через русские посты, расположенные по всей линии Черноморского побережья, чем последние и пользовались в целях контрабанды и работорговли. Н. И. Воронов был арестован в Тифлисе и этапирован в Петропавловскую крепость. После пятимесячного заключения, в марте 1863 года, он был оставлен «под сильным подозрением» (см. ссылку ниже) и отдан на поруки до появления новых улик. Окончательно его освободили от суда только в декабре 1864 года и тотчас выслали в Закавказье под надзор полиции. Позднее Н. И. Воронов преподавал в Тифлисе, был редактором газеты «Кавказ», а в 1880 году вышел в отставку. Скончался в 1888 году.

[5] Бакунин Михаил Александрович (1814–1876) – видный международный теоретик анархизма и народничества. Участвовал в революционных событиях за рубежом. Был выдан России. Содержался в Петропавловской и Шлиссельбургской крепостях в течение семи лет, а затем, в связи с ухудшением здоровья, был сослан на вечное поселение в Сибирь. М. А. Бакунин бежал из ссылки сначала в Японию, а потом в США и уже оттуда перебрался в Лондон, где был принят Герценом и писал статьи в антимонархическом журнале «Колокол» и вновь участвовал в революционных событиях в Европе. Последние годы остро нуждался в деньгах. Умер в Швейцарии, в больнице для чернорабочих.

[6] Герцен Александр Иванович (1812–1870) – революционер, писатель, философ. А. И. Герцен выступал за преобразование России в социалистическое государство через крестьянскую революцию. В эмиграции основал Вольную русскую типографию для печатания запрещённых изданий и с 1857 года издавал еженедельную газету «Колокол» и альманах «Полярная звезда». Получил гражданство Швейцарии. Умер в Париже от воспаления лёгких.

[7] Огарёв Николай Платонович (1813–1877) –  революционер, ближайший друг Герцена, поэт и публицист, сторонник крестьянской революции. Жил на средства А. И. Герцена и в его доме даже после того, как его жена стала сначала любовницей, а потом и супругой А. И. Герцена. Огарёв страдал алкоголизмом и эпилепсией. Умер в нищете.

[8] Оставление в подозрении – форма уголовного приговора при недостаточности формальных доказательств вины для вынесения судом обвинительного вердикта. В 1864 году такой приговор открывал возможность суду в случае появления новых улик возобновить слушание дела и вынести более жёсткий приговор. В этом и есть отличие данного приговора от бытовавшего в УПК РСФСР основания прекращения уголовного преследования «при недоказанности обвиняемого в совершении преступления, если исчерпаны все возможности для собирания дополнительных доказательств».

[9] Действительный статский советник – IV класс в Табели о рангах (давал право на потомственное дворянство). Соответствовал чинам генерал-майора в армии и контр-адмирала во флоте.

[10] Надворный советник – гражданский чин VII класса в Табели о рангах. Ему соответствовало звание подполковника, войскового старшины у казаков, гвардии капитана и капитана 2-го ранга. Официальное обращение – «ваше высокоблагородие».

[11] Так называли МИД России по месту его нахождения в Санкт-Петербурге.

[12] Зейтунские армяне населяли горную Киликию (область на юго-востоке Малой Азии), в основном населённую армянами, но находившуюся под властью Османской империи. После падения Киликийского царства в XV  веке местные жители постоянно сражались с тюркскими племенами и потому в совершенстве овладели искусством войны. Отстаивая свободу и самоуправление, они строили христианские храмы и занимались ремёслами. Горцы отливали пули и сооружали дома таким образом, чтобы в случае осады жилища представляли собой неприступную систему укреплений. В конце концов турки согласились с автономией горских армян, оставив им лишь обязанность выплачивать дань. Понимая, что войны с османами не избежать, каждая зейтунская семья должна была нести местную повинность – добывать и хранить в своём погребе не менее пятидесяти пудов пороха (819 килограммов). В случае войны запасы продовольствия жителей также становились общими. 

[13]Вот как описывался город Зейтун в исторических очерках 1888 года: «Зейтун находится в Турции, и равнины его известны под именем Арджим-ова. Воды Текир-су орошают это обширное пространство, отличающееся плодородием и изумительным богатством своей растительности. По географии одного учёного армениста о. Гукаса Инджиджиан, Зейтун построен на скатах одной из скалистых гор. Жители этого города все армяне, которые имеют 12 церквей, и, что особенно достойно замечания, в этих церквах находятся колокола, которые, как известно, запрещены при христианских церквах Турции. Зейтунцы окружили свой город наблюдательными башнями и несколькими передовыми укреплениями, защищающими все ведущие к ним горные ущелья. Число жителей – 15 тысяч душ армян, главное занятие которых заключается в обработке железных рудников, находящихся в их горах, и в выделке из добываемого железа оружия и различных других изделий, а также в земледельчестве, купечестве и ремёслах. Дели-Кешишь, армянский протоирей, начальник Зейтуна, поставленный турецким правительством, управляет городом и платит дань ежегодно 30 тысяч турецких пиастров (около 1500 рублей). Кроме Дели-Кешиша в Зейтуне существует ещё совет из двенадцати почётных жителей (меджлис), на обязанности которого лежит наблюдение за интересами города и отчётность во всём том, что относится до будущности и независимости их страны. Со времени поселения своего в Тавских горах зейтунцы были ревностными последователями веры своих праотцов, хотя они и усвоили себе с давнего времени и язык, и нравы, и самый костюм туркменов. В главной церкви во имя евангелиста Иоанна до настоящего времени тщательно сохраняется рукописное Евангелие, известное под именем Евангелия св. Василия. Во время военных экспедиций зейтунцы повсюду носят с собой эту священную книгу в серебряном позолоченном ковчеге. Находясь в беспрерывных сношениях и живя в мире с соседними мусульманами, так называемыми Хозан-Оглу, с которыми они вступали весьма часто в союз для защиты независимости своих гор, зейтунцы превратились, по крайней мере по внешнему виду, в совершенных туркменов; столь же отважные и храбрые, может быть ещё и более, как и войска Хозан-Оглу. Зейтунцы отличаются также качествами и привычками воинов, и все преданы воинским упражнениям. Уверяют даже, что они вместе с туркменами делают иногда нападения на караваны и путешественников, которые должны проходить подле ущелий, ведущих к их горам и вход, в которые они строго воспрещают иностранцам».

[14] Наѝри – группа племён, образовавших древнее армянское государство Урарту у озер Урмия и Ван в конце II тысячелетия до н. э.

[15] Голкондский султанат –  прежнее название Хайдарабадского княжества в Индии, славшееся на весь мир богатыми алмазными копями.

[16]Двухэтажный особняк в Лондоне, где жили А. И. Герцен, его гражданская жена Н. А. Тучкова (недавняя супруга Огарёва) и сам Н. П. Огарёв с 1860 по 1863 год. Н. А. Тучкова-Огарёва вскружила голову и русскому писателю И. С. Тургеневу. Благополучно пережила всех и до самой смерти писала мемуары.

[17] Вилайет – административно-территориальная единица в Османской империи.