Замок с привидениями

По городу гулял северный ветер. Он гонял по улицам  кучи сухой листвы и стучался в стёкла, незакрытых ставнями окон. Керосиновые фонари, как свечки в тёмной церкви, освещали не более  сажени вокруг. Холод, точно полевая мышь,  прокрадывался в жилища, пытаясь выстудить передние и проникнуть в кухни, а потом, если повезёт, добраться и до спален. Но в доме присяжного поверенного Ардашева ему делать было нечего.

Иллюстрации Е. Асадчевой

Ещё два месяца назад, в  сухой и солнечный  сентябрьский день, горничная затворила  на зиму окна: в межоконное пространство насыпала опилки, накрыла сверху ватой, и, чтобы стёкла не запотевали, разложила берёзовые угли и поставила рюмочки с кислотой. Тут главное – знать меру,  и потому первые рамы Варвара никогда не  конопатила, ведь при больших морозах стекло могло  треснуть. Другое дело рамы внутренние, для которых  замазки и бумажной ленты прислуга не жалела.  Словом, в доме № 38 по Николаевскому проспекту было тепло и уютно.

В кабинете  адвоката пахло ароматом вишнёвой наливки и лёгким запахом сухих дубовых поленьев. Круглая и высокая железная печь, забранная в ребристое железо,  мирно раздавала тепло. Провалившись в кожаные кресла, хозяин и доктор Нижегородцев играли в шахматы. Партия перешла в спокойный и размеренный миттельшпиль. Судя по всему, дело шло  к ничьей. Такая игра быстро наскучивала доктору и он, ожидая хода соперника, откинулся в кресле и загрустил. За окном, тем временем, послышался протяжный собачий вой.

–  Этого ещё нам не хватало! – недовольно пробурчал врач и потянулся за графином с наливкой.

– О чём вы, доктор? – не отрывая глаз от доски, осведомился Клим Пантелеевич.

– Собака воет – не к добру.

– Вот уж не знал, – усмехнулся присяжный поверенный. – Просветите меня на  сей счёт, не сочтите за труд.

– Да тут всё просто: если воет носом кверху – к пожару, если носом к низу – к покойнику, ну и   если ямы роет – тоже к покойнику.

– Надо же какая глупость! Собакой управляют инстинкты. Так, по крайне мере, считает первый русский  Нобелевский  лауреат Павлов.

– Я с вами, Клим Пантелеевич, спорить не буду.  Однако чтобы вы мне сейчас не говорили, но  факты – вещь упрямая: четвёртого  дня, перед смертью архитектора  Шеффеля, его пёс, говорят, всё ночь выл.

– Это тот, что с лесов упал? – вопросил Ардашев и переставил  белого слона на поле с8, угрожая чёрному ферзю.

– Да, на Барятинской, вечером, в доме у купца Галиева. Этот особняк  ещё «Замком привидений» называют. Он под нумером 100 числится.

–Эко вы хватили! Ладно, неграмотные ветхозаветные старушки так рассуждают, но вы-то –  врач с университетским образованием, – как можете верить в сей вздор?

– Да какой же  это «вздор», если  о привидениях в замке даже в сегодняшнем номере «Северокавказского края» написали? – эскулап обиженно покосился на адвоката и убрал ферзя из-под боя.

– Насколько я осведомлён, Шеффель оступился и сорвался вниз во время отделочных работ.  Причём здесь  призраки?

– Ага! Вижу вы, и в самом деле, не читали  эту статейку. А известно ли вам, дорогой Клим Пантелеевич, что в ночь после его смерти жители дома напротив, что под сто одиннадцатым  нумером, видели, как в двух окнах третьего этажа правой башни этажа появилась  Апраксия –  мёртвая дочь  прежнего хозяина, облачённая в подвенечное платье?

– Первый раз слышу. А что эта за байка?

– Ну, не знаю, – пожал плечами Нижегородцев, –  я бы не стал называть это «байкой», это самая настоящая  беда. И  случилась она  ровно    два года назад, как раз в день гибели архитектора. Вы о ней не слышали, вероятно, потому что всё произошло ещё до вашего приезда в Ставрополь.  Прежний владелец – купец Щегловитов – человеком был  весьма строгого нрава. А его восемнадцатилетняя дочь напротив – весёлая и жизнерадостная хохотушка.  После гимназии она уехала из Ставрополя и поступила на женские Павловские курсы.  Потом вернулась домой. А тут певец итальянский с гастролями выступал. Вот в него она и влюбилась. Встречались тайком.  Отцу, понятное дело, донесли. Скандал случился. Тенору пришлось раньше времени из города убраться. Злые языки всякое про их роман  судачили. И купец, чтобы не уронить честь фамилии и прекратить сплетни, решил выдать дочь замуж за солидного человека, вдовца, управляющего Ставропольским отделением Государственного  Банка, коллежского советника  Якова Амосовича Выродского. А недавно выстроенный  замок обещал  подарить молодым. Только дочь – ни в какую. Но её можно было понять. Суженный был старше её аж на целых тридцать лет! Плешивый такой сладострастник с узкими, вечно смеющимися глазками. – Доктор махнул рукой. – Ладно, не будем нарушать врачебную тайну … Так вот,  родитель, несмотря ни на что,  оглоблю решил гнуть в свою дугу: «Выйдешь замуж за Выродского и всё!». –  А та в ответ: «Ни за что на свете, я с этим старым упырём жить не буду!». Скандалы и ругань тянулись до самого дня свадьбы. И утром,  перед венчанием, выпила наречённая пузырёк уксусной кислоты. Переполох! Меня вызвали!.. Я приехал. Смотрю, помирает Апраксия. И чего я только  не делал! И воду с жжёной магнезией ей вливал, и  ледяные пилюли давал, но помочь бедолажке мог только Господь, а он не смилостивился, и через несколько часов в страшных муках девушка скончалась. Отец её в этом замке уже больше никогда не обретался. Да и не видели его в Ставрополе  больше. Он сразу  же уехал.  Говорят,  отправился в кругосветное путешествие. Особняк стерёг  слепой старик. Но через сорок дней после её смерти жильцы окрестных домов  стали замечать в окнах свет и женское лицо – белое как известь. А несколько месяцев  назад  бакинский миллионер Али Таги Галиев дом-то  у купца этого и приобрёл. Где он Щегловитого  отыскал – одному ему известно. Купил вместе со слепым привратником. Точнее сказать, пожалел старика и оставил у себя. Бакинец Галиев в Ставрополе недавно, но недвижимости нахапал – будь здоров!  Есть у него и мельница, и гостиница, и ресторация, а вот средневекового зáмка ещё не было. Жену с собой привёз. Вы её, случаем, не видели? – осведомился доктор и двинул вперёд пешку.

– Нет, не доводилось.

– Зовут Ясмин. Восточная красавица: брови в разлёт, глаза точно блюдца, стройная брюнетка… Правда,  очень капризная мадам. Кстати, у  неё с Галиевым тоже разница в возрасте немалая. Дом  №100 на Барятинской он ей подписал. Тут же пригласил  архитектора, чтобы сообразно  вкусу  супружницы комнаты перестроить.  Господин Шеффель  носился с молодой хозяйкой  с утра до вечера. Всё угодить старался. Только уже ближе к концу работ, мадам Галиева узнала от кого-то  печальную историю своего нового гнёздышка и закапризничала: не хочу жить в этом проклятом  Всевышним месте.  Муж  уговаривал её, уговаривал, да всё без толку. И тогда, ещё до окончания отделочных работ,  дал азиат  объявление в газеты о продаже. А тут, как назло, архитектор разбился. И представьте себе! –  случилось это несчастье как раз  в день смерти Апраксии. Той же ночью  её призрак вновь появился в окнах  верхнего этажа правой башни. Вот так. А вы говорите «вздор», «байка»…

– Так ведь и сейчас, я своего мнения не переменил, – Ардашев поставил ферзя рядом с чёрным королём и добавил: – Простите, Николай Петрович, но вам шах и мат.

– Как это я не заметил? – рассеяно вымолвил доктор. – Заболтался совсем, потому  и продул.

– А хотите пари? Я готов доказать, что никакого ревенанта[1] в этом замке нет и никогда не было? – хитро улыбаясь, спросил  адвокат.

– Ящик мартелевского коньяку вас устроит? – запальчиво воскликнул Нижегородцев.

– Ого! Вот это ставка!

– А какой срок?

–Думаю, две-три недели хватит, – отхлёбывая очередную порцию наливки, заключил присяжный поверенный.

– Что ж, тогда по рукам!

II

Дом №100 по  Барятинской, и правда, был необычным. На улицу  он смотрел фасадом. Его левая закруглённая башня напоминала шахматную ладью, а  правая, квадратная, трёхэтажная, возвышалась столбом. Обе  башни соединялись двухэтажным переходом, разделяющим здание на северную и южную части.  Вся постройка, стилизованная под готику, была выполнена в стиле модерн.

Ардашев дважды потянул  за свисавшую сверху деревянную ручку и где-то внутри зазвонил колокольчик. Прошло почти полминуты, пока тяжёлая дубовая дверь отворилась. На пороге стоял невысокий седой старик с широкими бакенбардами, вышедшими из моды ещё лет пятьдесят назад. Но лицо его было гладко выбрито.

– Что вам угодно, сударь? – уставив мутный взгляд на адвоката, осведомился он.

– Я адвокат Ардашев. Слышал, что этот дом выставлен на продажу, это так?

– Да-с.

–Тогда я хотел бы осмотреть комнаты.

– Извольте, я вас проведу, – согласился привратник и впустил гостя.

Старик шёл медленно, но уверенно. Было видно, что он прекрасно ориентируется в окружающей обстановке. На первом этаже размещались: выложенный мрамором вестибюль, гостиная, зала с тройным светом  и кабинет, выходящий окнами в сад. Мебель сюда так и не завезли. Персидские ковры, поглощавшие звук шагов, успели постелить ещё до продажи особняка.

Поднявшись на второй этаж, Клим Пантелеевич окинул взглядом  потолок с лепниной: на нём виднелись следы недоделок, хотя  строительные леса уже разобрали. Всё пространство залы – от верхней галереи до самого низа – казалось грандиозным. «Упасть с такой высоты страшно» – подумал Ардашев. Дверь в  комнату правой башни была открыта. Он вошёл туда  и осмотрелся. Комната как комната, ничего особенного: прямоугольная, с высокими потолками. Пол покрывал толстый ковёр. Два окна смотрели на север и  два на восток. Остановившись возле одного из них, Клим Пантелеевич достал складную лупу и принялся обследовать   подоконник. Он коснулся  указательным пальцем едва видимых крупинок,   понюхал и даже попробовал их на вкус. Не найдя больше ничего, что заслуживало бы его внимания, адвокат  покинул помещение. Но уже на лестнице он подобрал  небольшой, размером с половину спичечного коробка, кусочек материи.

Всё это время старик стоял у перил, и, будто следя, за  гостем, медленно поворачивая голову. Со стороны могло показаться, что он и не слепой вовсе. Но внимательный наблюдатель не преминул бы заметить, что привратник  определяет местоположение человека на слух.

–  Если вас устраивает заявленная в газетах цена, то  вы можете связаться с хозяином, – изрёк он. –  Контора господина Галиева располагается  на Ярмарочной площади, рядом с магазином.

– Тут, как я слышал, претендентов на покупку и без меня хватает.

– Да как сказать, – вздохнул старик. – До гибели  Степана Людвиговича  были желающие. Один господин  дважды  захаживал:  вечером четвёртого  дня и  утром третьего. А теперь вот тишина.

– Хорошо, я подумаю, – ответил присяжный поверенный, спускаясь по лестнице.

Уже на улице,  Ардашев  достал коробочку леденцов, выбрал красную конфетку и положил её под язык. «Ну что ж, – мысленно проговорил он, – стало быть, пойдём в театр. Интересно, что там у них сегодня вечером?». Выбрасывая вперёд трость, адвокат зашагал вверх, к Театральной улице.

III

Театр в Ставрополе стоял почти напротив здания Окружного суда. Да и суд  то же считался местом интересных зрелищ. На процессах адвоката Ардашева всегда был полный аншлаг. Билеты раскупались задолго до начала слушания дела в судебной камере. Местные актёры на этот счёт шутили: дескать, пора обратиться к председателю с тем, чтобы  он   разрешил  поставить бенефис присяжного поверенного  Ардашева в Окружном суде. Для этого предлагалось  с утра до вечера слушать дела только с участием вышепоименованного защитника. Сообразно театральному обычаю, весь  сбор, за вычетом расходов, передали  бы бенефицианту.

Но сегодня вечером в театре шёл совсем другой бенефис. Публика  собиралась рукоплескать  Фаине Кривицкой. Тридцатипятилетняя актриса попала в местную  драматическую труппу  восемь лет  назад и  за это время успела снискать любовь местных зрителей.  В первые годы ей доставались лучшие роли: Купавина в «Волках и овцах» Островского, Жульета в комедии-водевиле «Чудак-покойник, или таинственный ящик», и даже Лидочка Муромская в «Свадьбе Кречинского». Только время шло, и красота артистки постепенно увядала. Инженю ей уже было не сыграть. На таких   ролях режиссёры жаждали видеть двадцатилетних красавиц. Нельзя сказать, что Фаина Иннокентьевна  сидела  без работы, нет. Она  ещё оставалась востребованной, хоть и  прежнего  внимания к своей персоне уже не испытывала. И бенефис, приуроченный к её тридцатипятилетию, был очень кстати. Жизнь – пусть ненадолго, – но   снова могла наполниться цветами, подарками и новыми поклонниками (и не страшно, что немолодыми). Сегодня вечером актриса  собиралась блистать в водевиле В.И. Хмельницкого «Актёры между собой, или Первый дебют актрисы Троепольской». По окончании ожидался  литературный дивертисмент.

Клим Пантелеевич Ардашев с супругой подъехали к театру. Двухэтажное каменное здание, отстроенное ещё в 1845 году, фасадом смотрело на улицу. Озябший старик в потёртом пальто торговал у входа афишками. В гардеробе образовалась небольшая очередь. Но сутолока  продолжалась недолго. И вскоре Ардашевы уже заняли места.  Присяжный поверенный специально взял седьмой ряд партера. Дело в том, что местном  театре партер насчитывал  всего одиннадцать  рядов, однако по какой-то неведомой причине (скорее всего, из-за досадной оплошности архитектора Григория Ткаченко) сцена располагалась выше обычного уровня, и зрителям первых мест  приходилось смотреть снизу вверх. Неудобства заканчивались только  на седьмом ряду.  Всего  имелось два яруса лож, а в третьем, устроили  галерею. Реомюр у входа  показывал двенадцать градусов. Пахло табаком, одеколонами Брокар и Ралле, пылью  и керосином.

Громко  простучал   первый звонок. Публика почти  заполнила зал. Внутреннее убранство храма Мельпомены вполне соответствовало типическому провинциальному  роскошеству: массивная дубовая лестница с широкими перилами, двустворчатая резная трёхаршинная дверь, ведущая на балкон,  расписанный сусальным золотом потолок с лепниной, ложи и кресла, оббитые  тёмно-красным плюшем,  керосиновые лампы с молочными абажурами и бордовый  занавес с тяжёлыми кистями. На нём угадывались очертания дворца с колоннами, каких-то кипарисов и лебедей, плавающих в пруду; по углам щерились театральные маски.  Раздался второй звонок. Зрители поспешно откашливались. Степенные капельдинеры тушили лампы. Сбор был полный. Прозвучал  третий звонок и через некоторое время занавес колыхнулся  и начал медленно  подниматься. Со сцены подул ветер, и стало холодно, будто на улицу отворили все двери.

Из крайней ложи было видно, как в суфлёрской будке, устроенной в виде широкой раковины, зажглась одна свеча, за ней другая. Заиграл оркестр. Мистерия начиналась…

Водевиль был простенький, в одном действии. Ардашев уже видел его в Петербурге. На сцене госпожа Троепольская, облачённая в белое воздушное платье, вопрошала с наивной детской непосредственностью:

– А что такое бенефис?

И актёр Попов ей отвечал игриво:

– Что бенефис? Я очень рад,

Его увидя назначенье.

Хорошим он актёрам клад,

Дурным – так хуже разоренья.

Но я ручаюсь навсегда,

Что вам подобная актриса

Не может, верно, никогда

Дурного сделать бенефиса…

– Благодарю за учтивость! Но я так занялась вами…Я хотела сказать –  с вами, а меня ждут.

«Да-да, именно ждут. И не кто иной, как присяжный поверенный Окружного суда», – мысленно продолжил диалог Ардашев и, достав их кармана монпансье, положил под язык зелёную конфетку.

Всё остальное время Клим Пантелеевич проигрывал в уме предстоящий разговор. Он вполне мог оказаться непростым. И по всему выходило, что следовало говорить прямо, начистоту.

Наконец, Кривицкая  прочитала последний куплет:

– Водевильная актриса не нуждается в ролях:

Не проходит бенефиса,

Чтоб не быть ей в хлопотах.

Все пустились в водевили!

А что пользы, например,

Если мы не угодили,

И не хлопает партер? – она улыбнулась, подошла к самому краю сцены и, разведя в стороны руки, закончила:

– Если ж мы вам угодили,

То захлопает партер!

Оркестр  поднял волну музыки, громыхнул пару раз   и смолк. Раздались аплодисменты. К виновнице торжества присоединились все артисты, участвующие в водевиле. На сцену полетели цветы. Публика хлопала стоя. Актёры, находясь под ярким светом рампы, кланялись зрителям. Но народ не унимался, и  отовсюду слышалось:  «бис!», «браво!», «бис!»…  И тогда  Кривицкая, подав знак музыкантам, отошла от рампы. И в ту же секунду оркестр заиграл вновь, и актриса, прокружившись в танце, прочитала:

– Ах, замуж выходить

Не надобно спешить,

И я уж не решусь,

Покуда не влюблюсь.

И что за обращенье

Всех наших женихов?

Одно нам утешенье

Взаимная любовь!

Мужья шалят,

А жён бранят!

Итак, чтоб мне решится

Скорее согласиться,

Ты должен обещать

Меня никак не ревновать

Ах, замуж выходить?..

И вновь зрительный зал рукоплескал своей любимице. В проходах появились продавцы цветов. И пока зрители чествовали бенефициантку, Клим Пантелеевич купил большой  букет белых роз. Но занавес уже опустился. Объявили антракт. Впереди ожидался литературный дивертисмент. Довольная публика потянулась  к буфету. Оставив Веронику Альбертовну  на попечение  подруге – Ирине Штиль (жене здешнего нотариуса) – присяжный поверенный   направился за кулисы. Он надеялся увидеть около  уборной  артистки  толпу поклонников, но там, на удивление, уже никого не было. Ардашев постучал в дверь и осведомился:

– Вы позволите?

– Да-да, войдите, – послышалось изнутри.

Адвокат вошёл. На пуфике перед зеркалом сидела Фаина Кривицкая. Она была в том же белом платье, в котором только что играла в водевиле. Актриса, судя по всему, только что  закончила подправлять  макияж: перед ней лежала открытая пудреница с пуховкой и красный карандаш для губ. В пепельнице дымилась длинная пахитоска. Вокруг громоздились букеты цветов.

– Позвольте поблагодарить вас за столь незабываемый вечер, дорогая Фаина Иннокентьевна, – преподнося  розы, провещал адвокат. – Давно у нас в городе не было такого праздника.

– О! Клим Пантелеевич! Вы, как всегда очень любезны! – Она улыбнулась, элегантно поправила причёску   и добавила: – Я сразу вас заметила. А вы себе не изменяете – всегда на седьмом ряду.

–  Да, оттуда лучше всего видно сцену. Вот, говорят, когда Меснянкины построят «Театр-пассаж» на Николаевском, таких неудобств там  не  будет. Обещают даже электрическое освещение устроить. И зальётся рампа светом лампочек  Сименса и Гальске, а запах керосина останется в прошлом.

– Ох, скорей бы!

–  Однако я пришёл к вам по одному весьма щекотливому делу. Я понимаю, что у вас мало времени и потому начну без предисловия.  – Ардашев достал из кармана кусочек белой ткани и, положив перед актрисой, сказал: – Как вы можете заметить, сия материя принадлежит платью, которое в данный момент надето на вас. Так?

– Да! Видимо  зацепилась за гвоздь и порвала, – смущённо выговорила артистка,  хлопая длинными ресницами и затягиваясь пахитоской. – Где вы его подобрали?

– В замке купца Галиева, на Барятинской.

– Где? – Кривицкая  удивлённо вскинула тонкие брови. – Но я там никогда не бывала.

– Боюсь,  дорогая Фаина Иннокентьевна, вы запамятовали. Это ничего, это случается. Но я вам помогу: четвёртого  дня  вы тайно пробрались в замок купца Галиева. Вошли туда вечером, когда ваш сообщник позвонил в дверь и попросил разрешения у слепого привратника осмотреть особняк. В этот самый момент вы и проскочили мимо него. Затем он удалился, а вы остались наверху, в башне, чтобы потом, когда совсем стемнеет … – он склонился над пудреницей  и   заключил: –  намазать лицо вот этой рисовой пудрой фабрики «Остроумова», забраться на подоконник и, зажегши свечу, изобразить привидение, проплывающее  из одного окна в другое. Это представление вам удалось. Жильцы  дома №111, что стоит напротив, увидели «ревенанта» и уже на следующий день об этом говорил весь город, и писали газеты. Вам, правда,  пришлось  коротать ночь на полу. По недосмотру вы рассыпали пудру, закапали  воском не только подоконник и ковёр, но и это чудесное  ваше платье. Надеюсь, сей факт вы не будете отрицать? Согласитесь, при желании его можно легко доказать. Но мы отвлеклись. Итак,  едва первые лучи солнца коснулись ставропольских крыш, как ваш пособник  вновь наведался в  замок. И вы опять легко прошмыгнули мимо слепого старика и уехали  в экипаже с вашим знакомцем. Надеюсь, за эти страдания он вам хорошо заплатил.

– Право, Клим Пантелеевич, это какой-то вздор! – Она выпрямила спину, и её профиль на фоне стены обрёл правильные, красивые очертания, которыми присяжный поверенный невольно залюбовался. – Помилуйте, воск на платье? Извольте, я вам объясню: неделю назад наш суфлёр случайно опрокинул горящую свечу на край моего наряда.  Слава богу, что оно не загорелось во время спектакля! Если хотите, он вам это подтвердит. А рисовая пудра продаётся в любой аптеке. Да мало ли кто мог там её просыпать?

– Вы зря на меня сердитесь, – спокойно ответил Ардашев. – Бог с ней, с пудрой, с воском или с этим вырванным лоскутком. Меня мало волнует даже ваш сообщник, хотя, поверьте, я легко мог бы узнать, что это за птица. Я беспокоюсь за вас. Сдаётся мне, что вы даже не подозреваете, в какую опасную игру вы начали играть…

Дверь скрипнула, и на пороге появился второй режиссёр. Важно выкатив упрятанное в пиковую жилетку брюшко, он провещал:

– Простите, Фаина Иннокентьевна,  но через пять минут – ваш выход.

Адвокат  шагнул к двери, но вдруг  обернулся и сказал:

– И всё-таки я настоятельно прошу вас воздержаться от каких-либо необдуманных поступков. И знайте: чтобы ни случилось, вы всегда можете рассчитывать на мою бескорыстную помощь. Честь имею кланяться.

IV

О том, что бездыханное тело Фаины   Кривицкой нашли на следующее после бенефиса утро, Ардашев узнал из вечерних газет.  В северо-восточной части Ставрополя,  по дороге на колонию немецких поселенцев Иогансдорф, пастух выгонял  коров и, заметил в канаве труп женщины. По свидетельству полицейского врача  актрису, пытали, а потом задушили. Судебные власти возбудили уголовное дело.

Клим Пантелеевич бросил взгляд на большие напольные часы: стрелки показывали без десяти семь. Он поднялся с кресла и прошёл в переднюю. Услышав шаги, из залы  выглянула Вероника Альбертовна.

– Ты куда? – беспокойно спросила она.

– Пойду прогуляюсь.

– Только одевайся теплее, там ветер.

– Не беспокойся, дорогая, я ненадолго.

– Хорошо. А я могу уже взять газеты? Ты их прочёл?

– Да, – Клим Пантелеевич внимательно посмотрел на жену и добавил: – Только прошу тебя: не расстраивайся. Вчера убили Фаину Кривицкую.

– Как вчера? – одними губами  вымолвила супруга. – Вчера же мы её видели?

– Судя по всему, это случилось уже после бенефиса. – Успокойся, милая, плакать теперь бессмысленно. –  Ардашев поцеловал жену в щёку и вышел на улицу.

Доходный дом, в котором снимала квартиру актриса Кривицкая,   Ардашев хорошо знал. Он располагался  на углу Хопёрской и Армянской улиц, в десяти минутах ходьбы от особняка присяжного поверенного.

Ветер, и впрямь, разыгрался не на шутку. Казалось, он задумал сорвать не только плохо приклеенные на тумбах афиши, но и поднятые пологи с колясок и даже железные крыши с домов. Климу Пантелеевичу то и дело приходилось придерживать шляпу, чтобы её не унесло в бесконечную темноту ноябрьской ночи, окутавшей город   раньше обычного. Только вот   лампы на столбах зажигали ещё по-летнему, в девять. И потому в это время единственным светом  Николаевского проспекта оставались не закрытые ставнями блёклые окна вторых этажей да витрины  дорогих магазинов, освещённые  газовыми рожками.

Когда адвокат уже подходил к доходному дому, от него отъехала полицейская пролётка.  В ней  угадывались очертания  помощника начальника сыскного отделения Каширина и судебного следователя Леечкина.  Войдя внутрь, Ардашев   заметил свет, падающий из комнаты в коридор. Не раздумывая, он направился к открытой двери. На звук его шагов вышла женщина лет пятидесяти,  по виду купчиха, в душегрейке и   с серым платком на плечах. В руках она держала керосиновую лампу. Оглядев незнакомца с ног до головы, она  осведомилась:

– Что вам  угодно, сударь?

– Я присяжный поверенный Окружного суда Ардашев. Хотел бы узнать, не эту ли комнату снимала покойная актриса Кривицкая?

– Да, здесь  она и жила… сердешная. Полиция только что   учинила обыск. Только ничего интересного, как я поняла, они тут не нашли. Так, бумажки разные забрали, письма…

– А вчера вы её видели?

–А как же! Фаина Иннокентьевна приехала вечером с цветами, радостная такая… Сказала, что бенефис удался  и утром оплатит комнату за полгода вперёд. Ну, я и  ушла. А вскоре  услышала, что кто-то  прошагал до конца коридора, прямо к ней. Я подумала, что  это один   из её  кавалеров.

– А почему вы так решили? Быть может, это была женщина?

– Нет, ну что вы? – возмутилась она. – Он шёл с тростью. А потом, когда они уходили, явственно  слышался  мужской голос.

– А что дальше?

– Они уехали в экипаже. По этому поводу полиция  меня уже допрашивала. Всё пытались вызнать, разглядела  я лицо того господина или нет. Да разве через ставни рассмотришь?

– А не подскажите, всё ли здесь стоит на своём  месте?

– И этот вопрос мне уже задавали, – со вздохом проговорила  хозяйка. –  Нет, ничего не пропало. Я так им и сказала. Всё, как и прежде…только ангелочка нет. Так ведь она сама его и унесла вчера.

– Какого ангелочка? – осматривая помещение, поинтересовался адвокат.

– Год назад, на день ангела, ей кто-то презентовал фарфоровую статуэтку-шкатулку, в пол аршина высотой. Всё это время она стояла на этажерке   под образами. Но вчера утром  Фаина Иннокентьевна сказала мне, что отнесёт ангелочка  в ломбард, что на Почтовой. Я опешила и говорю, какой, мол, в этом смысл,  если вечером у вас  бенефис намечается.  А если уж какие неотложные траты возникли, то  я и одолжить могу. Но она   лишь улыбнулась, поблагодарила, но от помощи отказалась.

– Благодарю вас.

– Да чего  уж там! Я ведь неспроста вам обо всём поведала. Вы человек в нашем городе известный. Немало душегубов извели…  Я читала о вас в газетах. Даст бог, и Фаиночкиного истязателя  отыщите.

– Благодарю за помощь, – слегка поклонился  Ардашев и направился к выходу.

– Храни вас Господь! – промолвила она и, замкнув комнату, исчезла за соседней дверью.

Клим Пантелеевич  вышел на улицу. Он  достал заветную коробочку с надписью «Георг Ландрин», извлёк  первую попавшуюся конфетку и, положив её под язык, зашагал обратно.

Ветер не утихал. Вороны, спасаясь от его порывов,  хрипло кричали и прятались в кронах  деревьев. Голуби, вместе с воробьями, искали спасения у жилищ и  теснились под крышами, на карнизах  и у чердачных окон. Неподалёку  от своего дома присяжный поверенный  заметил человека в котелке, пальто и с тросточкой. Незнакомец явно кого-то ожидал.   Когда  адвокат с ним почти поравнялся, тот внезапно заговорил:

– Простите, не вы ли господин Ардашев?

– Чем могу служить?

– Позвольте отрекомендоваться: Тихон  Петрович Никодимов. Купец второй гильдии. Имею галантерейные магазины в Александровском, Благодарном, Медвежьем  и Прасковее. Очень прошу аудиенции.

– Что-то срочное?

– Весьма неотложное  дело-с. Не откажите…

– Что ж, пожалуйте, – сухо проронил присяжный поверенный и пропустил гостя впереди себя.

V

– Тут,  видите ли, приключилась со мною катавасия: – проваливаясь  в мягкое кресло, начал рассказывать  визитёр, – торговля моя по всей губернии разбросана, –  работаю я давно,   но в Ставрополе у меня нет ни одного порядочного магазина, так – пару лавок. Согласитесь, – это  не порядок. Вот   и решил я открыть  здесь самую большую продажу. Только  одного желания в нашем негоциантском деле мало. Тут  точный расчёт нужен. А он, как раз, указывал, что у моих конкурентов  и места расположены лучше, и  магазины солиднее, а стало быть, и ассортименту они могут  выложить больше. Что, в таком случае, мне прикажете делать? – Он выждал паузу, но увидев, на лице Ардашева полное безразличие, продолжил: – вот и я на первых порах не знал. Но умные люди подсказали: «А прикупи-ка ты, Тихон, замок на Барятинской, который бакинский татарин[2] Галиев выставил  на продажу. Открой там торговлю. Особняк почти в самом центре, народ пойдёт… Подумал я, подумал, и решил, что есть в этом предложении своя чертовщинка.  А почему бы и нет? Возьму да куплю, а потом  окрещу магазин «Галантерейным замком». Первое время всё шло хорошо: я и деньжонок насобирал и обещанием от банкиров обзавёлся, что в  случае чего, дадут они мне кредит под божеские проценты.  А татарин этот, бакинский, возьми да и подними цену! Будто хотел, чтоб никто его замок никогда не купил. И какой же выход из этого положения?.. Думал я, думал и  пришёл к выводу, что есть только один путь для уменьшения цены: показать, что в том доме обитают самые настоящие привидения. – Он помолчал немного, опустив голову, а потом добавил: –  Фаина Кривицкая когда-то была моей любовницей. Потом мы расстались, но добрые отношения сохранили. За двести  рублей (немалую сумму) она согласилась сыграть роль  умершей дочери первоначального хозяина замка. Завёл я её туда просто:  позвонил, дверь мне открыл слепой привратник. Пока я с ним лясы точил, Фаина внутрь прошмыгнула. В полночь, когда  старик лёг спать, актриса  стала показываться в окнах  в белом платье и со свечкой в руке. Для пущего страху она лицо рисовой пудрой намазала (её, говорят, японские гейши используют; выглядит, точно извёстка). В этот момент я был внизу и кричал под окнами дома напротив:  «Смотрите, в замке живёт привидение!». Народ вышел, попричитал и, перекрестившись, вернулся в свои тёплые постели.  Утром я опять позвонил в дверь и напросился осмотреть  помещения. Кривицкая в этот момент обратно  выскочила. Моя пролётка стояла неподалёку. И, хоть она успела оттереть лицо от пудры, но бледная была от страха, как стена Успенской церкви.  Такой испуганной я её никогда раньше не видел: тряслась, точно мышь, ускользнувшая из кошачьих лап. Ничего толком объяснить не могла, только папирос у меня попросила и выкурила сразу две штуки, одну за другой. Всю дорогу я пытался вызнать у неё, что там случилось. «Неужто, – говорю, – ты, и впрямь, с привидением повстречалась?». А она курит,    молчит и только в плед кутается. Уже перед самым домом я предложил ей не только свою помощь, но и любую защиту. Фаина  лишь головой покачала и вымолвила тихо: «Нет. Я сама во всём разберусь. Мне мой ангел-хранитель поможет». На следующий день я узнал, что вечером в том же доме разбился архитектор. Я спросил у неё, не видела ли она, как он погиб. Но она сказала, что пряталась в верхней комнате и видеть ничего не могла.  А 18-го числа она играла в своём бенефисе. Я был в театре. Фаина выглядела счастливой. А сегодня  газеты сообщили об этой   ужасной  смерти. Вот я к вам и напросился …

– А почему вы пришли ко мне, а не в полицию? – Ардашев внимательно посмотрел на гостя.

– В полицию? Нет уж, увольте… Узнав, что я способствовал её незаконному проникновению в чужое жилище они, чего доброго, ещё и меня к ответственности привлекут.

– А что вы от меня  хотите?

Купец вынул из внутреннего кармана увесистый конверт и аккуратно положил его на журнальный столик.

–  Не откажите в любезности, возьмите. Это ваш гонорар за то, чтобы вы Фаиночкиного душегуба отыскали. А то ведь ненароком и на меня подумать могут…Здесь пятьсот  рублей. Если мало, я могу ещё добавить…сто или двести…

– Извольте  убрать. Я не судебный следователь, а частный сыск в России запрещён. Да, действительно, я иногда отыскиваю преступников, но только, если в совершении преступления подозревают невиновного. Он-то и становится  моим подзащитным во время судебного процесса. Тогда, в рамках адвокатских полномочий, я и занимаюсь расследованием.  Бывают, правда, и другие случаи, но они единичны и, скорее, составляют исключения из правил.

– Стало быть, вы мне не поможете? – пряча деньги, обречённо вопросил Никодимов.

– А зачем вам  помогать? Если вы невиновны, то и бояться нечего. Скажу откровенно, ваш поступок меня возмутил. Ради профита вы рисковали жизнью женщины, которую когда-то любили… А что, если бы её поймали и сдали в полицию? Такого позора она бы не перенесла. Что же касается её убийства, то, не сомневайтесь,  злоумышленник предстанет перед судом в ближайшее время.  –  Присяжный поверенный посмотрел на часы и добавил: – Не смею, сударь,  вас больше задерживать.

– «Предстанет перед судом»? – удивлённо пробормотал купец и поднялся с кресла.

Ардашев промолчал и позвонил в колокольчик. В дверях появилась прислуга.

– Варвара, проводите гостя.

– Ещё раз простите за беспокойство и спасибо вам большое!

– Честь имею, сударь, честь имею…

Когда за  купцом закрылась дверь, Ардашев подошёл к окну. Ветер стих и пошёл  дождь.  Капли бежали по стеклу, смывая осевшую за день пыль.  Прохожие, раскрыв зонты, торопились по домам и квартирам. Коляски с поднятыми пологами спешно развозили пассажиров.  «Что ж, – мысленно проговорил Клим Пантелеевич, – видимо, Господь решил мне помочь, и послал две весьма важные подсказки. Надеюсь, завтра всё прояснится».

VII

Ломбард на Почтовой открылся, как обычно, в девять. Того самого фарфорового ангела  адвокат  увидел сразу. Статуэтка высотой в пол аршина стояла на видном месте.   Подойдя к прилавку, присяжный поверенный осведомился у приказчика:

– Скажите, эта статуэтка ранее принадлежала актрисе Кривицкой?

– Вы правы, – горько проронил он. – Царствие ей небесное!

– А когда вы выставите её на продажу?

– Думаю, сегодня вечером. Торги обычно начинаются за час до закрытия магазина. К трём  пополудни нам обещали выдать копию удостоверительной записи  о смерти актрисы. Согласно нашему уставу, в случае смерти поклажедателя, мы  имеем право   выставить, принадлежащую ему  вещь на продажу не ранее, чем через двое суток  после его смерти.

– Можно ли выкупить её раньше. Я заплачу хорошие деньги.

– А у вас есть на неё билет?

– Нет.

– Тогда нельзя. Вот если бы у вас имелся ломбардный билет, тогда можно было бы предположить, что поклажедатель вам его продал.

– Ясно. А на какой срок  покойная актриса  заложила статуэтку?

– На пятнадцать дней.

–  А кроме меня кто-нибудь ещё  интересовался этим фарфоровым ангелом?

– Вчера в обед приходил один господин. Как увидел эту статуэтку, так в лице переменился и  принялся выспрашивать, кто её сдал. Уж не актриса ли Кривицкая? Только тогда мы ещё не знали о её смерти, и тайну поклажедателя раскрывать не имели права.  Он ни с чем и ушёл.  А  вечером, после выхода газет, опять явился; интересовался, когда торги состоятся.

–  Благодарю вас.

Оказавшись на улице, Ардашев вынул жестяную коробочку монпансье, взял  жёлтую конфетку, и, положив её под язык, принялся размышлять: «Полицию  оповестить, конечно, следует, но только через Поляничко. Будет лучше, если   он самолично арестует убийцу. Все остальные могут наломать дров. Суетиться начнут, занервничают  и спугнут преступника… Главное, чтобы  Ефим Андреевич успел подготовиться. Стало быть, надобно встретиться  с ним немедленно».

Выбрасывая вперёд трость, Клим Пантелеевич уверенно зашагал к полицейскому управлению.

VIII

Торги  начались вовремя. Людей было не более десяти человек. Ровно в пять аукционист объявил первый лот. Это была серебряная чайница, проданная за двадцать рублей какому-то господину с рыженькими худосочными усиками-растопырами.  За ней последовал женский серебряный портсигар 84-й пробы, покрытый живописной эмалью. Он  попал в руки счастливому директору учительского института за пятнадцать рублей. А вот покупателя на золотой браслет 56-й пробы с аметистами и брильянтом не нашлось. Видимо, отпугнула слишком высокая цена: 1 955 рублей.

– Последний лот, №4 – фарфоровая статуэтка-шкатулка, завод Попова, середина прошлого века. Начальная цена пятнадцать рублей.

– Двадцать! – крикнул мужчина с наружностью приказчика.

– Пятьдесят, –  проговорил Ардашев.

– Семьдесят! – не унимался первый.

– Девяносто! – не уступал Клим Пантелеевич.

– Сто! – вытирая потную лысину ситцевым платком, проговорил первый претендент.

– Сто пятьдесят! – изрёк Ардашев.

– Сто пятьдесят – раз…

Ошарашенный «приказчик» стал делать в окно какие-то знаки.  В этот момент открылась дверь, и в залу вошёл высокий господин азиатского вида в пальто с меховым воротником, в котелке и с тростью. Особенно выделялись его густые чёрные  усы, торчащие в разные стороны.

–Хватыт игратца. Тысача, – громко произнёс он.

– Вы… вы сказали «тысяча»? – нервно сглотнув слюну, переспросил аукционист.

– Та.

– Тысяча – раз, тысяча –  два, тысяча – три! Продано! – стукнул молотком ведущий. – Дамы и господа, аукцион объявляется закрытым. Прошу рассчитаться.

Клим Пантелеевич вышел на улицу. За ним, бормоча что-то себе поднос, плёлся  «приказчик». В руках он держал  фарфоровую статуэтку. Позади него важно шествовал победитель аукциона. Небрежным, едва заметным движением руки он махнул извозчику. Оба забрались в коляску и тронулись.

Присяжный поверенный сел в следующий экипаж и поехал за ними. К сожалению, он не мог видеть, как важный господин сразу же начал искать потаённую кнопку для открытия стауэтки-шкатулки, но это ему никак не удавалось. Когда терпение у него лопнуло, он приказал остановиться напротив Тифлисских ворот. Сойдя с подножки, пассажир  грохнул фарфорового ангела  о булыжную мостовую Николаевского проспекта.   Среди осколков, поймавших свет уличного фонаря, белел почтовый конверт.  Он быстро  поднял его и запрыгнул обратно, но  возница вдруг развернулся и, направив на него наган,  изрёк:

– Ну вот, мил человек, ты и попался. А письмецо-то отдай. Негоже чужие  эпистолы читать, – резким движением извозчик вырвал конверт из рук пассажира.

На смуглом лице  важного субъекта застыла маска ужаса. Он силился что-то выговорить, но не мог.

Иллюстрации Е. Асадчевой.

Тут же остановилась и вторая коляска, из которой  вышел Ардашев.

– Как дела Ефим Андреевич?

– Улики на месте, как вы и предполагали. Уж больно нетерпеливый душегубец оказался. На том и попался. Онемел со страху. Но ничего. Поедем в участок, там Каширин его мигом разговорит.

– Вас сопроводить?

– Благодарствую за предложеньице, но в этом нет надобности. Позвольте я сам этот «трофей» нашему полицмейстеру доставлю. А завтра утром  я вам позвоню.

– Хорошо. Честь имею, –  попрощался Ардашев и  отпустил извозчика. Дом присяжного поверенного находился в двух минутах ходьбы.

– Постойте, господа, – залепетал приказчик. – Я тут ни при чём. Я не хотел её убивать, это он меня заставлял, морда татарская!

– А это мы сейчас разберёмся. Но милая, пошла! – взмахнул вожжами начальник сыскного отделения, и лошадка, переехав  Ярмарочную площадь, послушно потрусила обратно, к полицейскому управлению.

IX

Слушания  по делу об убийстве  актрисы Кривицкой и архитектора Шеффеля шли уже давно. Сегодня, как, впрочем, и в предыдущие дни, судебная камера была полна народу. Все билеты раскупили заранее. Ардашев и доктор Нижегородцев заняли места во втором ряду. Суд знакомился с материалами следствия. Председательствующий переходил к оглашению  письма покойной  актрисы, которое, как отмечалось в протоколе, хранилось  в фарфоровой шкатулке в форме ангела, сданной  в городской ломбард 18-го ноября, и  выкупленной подсудимым – купцом первой  гильдии, уроженцем г. Баку, Али Таги Галиевым  20-го числа. Вторым подсудимым был его приказчик – Протасий Януарьевич  Рибонос.

Если не принимать во внимание  чистосердечное  признание  Рибоноса, то послание Кривицкой  было главной  уликой против богатейшего человека Ставрополя.

Сделав несколько глотков из хрустального стакана, судья прокашлялся и начал  читать:

«Господа, если Вы читаете моё письмо, значит, меня уже нет среди Вас. Но я хочу, чтобы все знали, кто меня   убил….

Всё началось  три  дня назад. Я сделала большую глупость, когда согласилась выполнить просьбу моего бывшего поклонника, пожелавшего купить замок на Барятинской: сыграть роль привидения  недавно умершей дочери купца Щегловитова, прежнего хозяина дома №100, чтобы тем самым,  сбить продажную цену этого дома. Я польстилась на его  предложение из-за денег. А как же иначе? Ведь  незамужней актрисе не так просто содержать себя, как это может показаться на первый взгляд.

Пройти мимо слепого привратника, разговаривающего с «покупателем» большого труда не составило, и я пробралась на самый верхний этаж правой башни. Мне предстояло  дождаться полной темноты и в полночь, намазав лицо рисовой пудрой и зажегши свечу, изображать  привидение,  расхаживающее между окнами. В это время мой бывший возлюбленный должен был привлечь криками внимание  жителей дома напротив, оповестив, что в окнах замка  появился фантом. Но самое страшное для меня началось намного раньше, когда в особняк прибыл хозяин (персидский татарин Галиев)  его  приказчик и архитектор.  Некоторое время они находились внизу. Вдруг  между ними возникла ссора. Как я поняла, купец уличал зодчего в адюльтере  с его женой, но молодой человек  отнекивался и называл все претензии сущим вздором. Потом Галиев успокоился и предложил посмотреть огрехи в лепнине на потолке. Тот согласился, и они вместе  полезли наверх по строительным лесам, и  почти поравнялись  с галереей, где я пряталась.  Оба повернулись  ко мне спиной. Неожиданно Галиев  столкнул архитектора вниз. Я слышала звук падения человеческого тела и радостный возглас убийцы. В ту же секунду мною овладел ужас, и я поняла, что если меня обнаружат, то в живых не оставят. Но татарин  уехал. А его приказчик, увидев, что молодой человек ещё подавал признаки жизни, добил его принесённым с улицы камнем. Затем он вызвал карету скорой помощи и полицию. После их прибытия труп увезли. Пол замыли. Сначала я долго не могла прийти в себя, но потом успокоилась. Ведь я актриса и должна оставаться ею в любой ситуации. И в полночь, как и было оговорено, сыграла роль  мёртвой Апраксии. Утром, когда вновь пришёл мой бывший возлюбленный, я смогла проскользнуть мимо слепого  старика и уехать домой. Я получила свои 200 рублей, но разве это деньги? И даже сбор от бенефиса, который состоится сегодня вечером, не сможет покрыть мои долги и самые потребные  расходы. Вот потому-то я решилась на роковой для меня шаг. Час назад я разговаривала с Галиевым и потребовала от него 10 000 рублей за молчание. Рассмеявшись в лицо, этот азиат поставил одно условие: сегодня вечером, сразу после бенефиса, я должна буду отужинать с ним  в ресторации гостиницы «Гранд-Отель» на Александровской. И только после этого он передаст мне сразу всю сумму. На всякий случай, я спрячу  это письмо в статуэтку моего ангела-хранителя и сдам в ломбард, а билет засуну между старых писем (они в комоде).  Это самый надёжный способ хранения. Ведь кроме меня  шкатулку никто не сможет выкупить, если я, конечно, останусь жива. Но, раз вы читаете это послание, то выходит, что татарин меня обманул и они, скорее всего, вместе с тем же приказчиком уже  меня убили. Я пишу и плачу от жалости к самой себе.

Не судите меня строго за мой поступок. Вы и представить себе не можете, насколько униженной и оскорблённой я себя чувствовала, когда человек, которого я совсем недавно безумно любила, предложил мне – за деньги! –  как заурядной аферистке, пробраться в чужой дом, притаиться, устроить  ночное представление, а утром бежать…И я бежала… бежала как последняя воровка.  Господи! Да он ещё и торговался со мною, пытаясь отделаться  сотенной. Как бы там ни было, но смерть искупила все мои  грехи. Помолитесь, хотя бы мысленно, за упокой души рабы Божьей Фаины. Прощайте…

Это письмо написано мною, Кривицкой Фаиной Иннокентьевной, находящейся в здравом рассудке и ясном уме, 18-го дня, ноября месяца, 1908 года, в чём я собственноручно  расписываюсь».

В судебной камере стало  тихо. Было слышно, как почти беззвучно плачет дама на задних рядах. Судья закашлялся, выпил воды и  объявил перерыв.

X

– А коньяк не дурён, – вдыхая аромат «Мартеля», заметил Ардашев. – Знаете, мне иногда кажется, что его вкус  может меняться от состояния души. Не находите?

– Нет уж, увольте, с вами спорить – себе дороже, – пробуя напиток, ответил Нижегородцев. – Лучше согласиться. Ну кто себе мог такое представить? Ни у одного человека в городе не возникло сомнения в том, что в замке  на Барятинской поселилось привидение. А вы не поверили! И в результате, как всегда, оказались правы. А я проспорил ящик коньяка.

–  Не переживайте, Николай Петрович, всё равно ведь выпьем вместе. А что касается особняка под №100 на Барятинской, то его и через сто лет будут называть по-прежнему: «Замок с привидениями». А печальная история с актрисой Кривицкой и архитектором Шеффелем  забудется. Лет через десять  о ней уже никто и не вспомнит.

– Ну, это если никому не попадётся в руки  очередной рассказ господина Кургучёва о ваших расследованиях. Он, я смотрю, благодаря вам приобретает всё большую популярность у читающей публики. –  Доктор допил коньяк и вновь налил. – Однако у меня остался один невыясненный вопрос: – Как вы связали воедино смерть Шеффеля и нахождение в замке актрисы Кривицкой?

–  Тут всё просто: привратник сказал мне, что один из возможных покупателей приходил осматривать дом дважды: вечером 15-го и утром 16-го.  Архитектор, по вашим словам, упал с лесов 15-го, в восемь пополудни. Поднявшись на второй этаж, я заметил  рисовую пудру на подоконнике, на которую в некоторых местах накапал воск, но на самом воске  не было не только пудры, но даже и пыли. Значит, кто-то пользовался свечой и пудрой совсем недавно, не более двух дней назад. Рисовая пудра, кстати, наиболее часто применяется в качестве театрального грима.  Однако раз капал воск, и горела свеча, то, следственно, где-то должны были быть сожжённые спички. Но их я не обнаружил. И это обстоятельство подсказало мне, что находящийся там человек старался, насколько это было возможно,  не оставлять следов своего пребывания. А значит, он находился там тайно. Позже, на  лестнице я нашёл  крохотный кусок белой материи, который мог быть только от женского платья. Всё это, включая ваше упоминание, что привидение появилось, как раз в ночь гибели архитектора навело меня на мысль, что  пудра  на подоконнике и воск оставила особа, игравшая роль умершей Апраксии. Моё внимание привлёк и тот факт, что леса уже разобрали, несмотря на то, что лепнина на потолке осталась незавершённой. И это бросалось в глаза. Но зачем была нужна такая спешка? Чтобы скрыть возможные следы? Следы чего? Убийства? Собственно, тогда я и предположил, что архитектору «помогли» сорваться вниз. Но в таком случае  выходило, что преступление было совершено  на глазах тайного свидетеля. Кто он? Ясно: это была женщина и, вероятнее всего, актриса. Вот потому-то я и купил билеты в театр для себя и супруги. Там я надеялся  пробраться в костюмерную и, имея в руках образец ткани, отыскать  нужное платье. Но Господь мне помог. И Кривицкая блистала в белом наряде на сцене. Ткань была та же, что и  найденный мною лоскут. Признаюсь, в антракте я ходил к ней в уборную, уговаривал рассказать обо всём, предупреждал о возможной опасности и просил не предпринимать необдуманных шагов. Но она меня не послушала. Результат известен. Позже, ко мне явился её бывший ухажёр  –  это тот самый купец, который за двести рублей уговорил Фаину Иннокентьевну  сыграть роль привидения.

–  А его личность установлена? Он будет давать показания в суде?

– Не знаю. Теперь мне до этого нет никакого дела.

– А как Галиев узнал о ломбарде и статуэтке?

– Вероятно, покойница рассказала это под пытками. – Ардашев помолчал и добавил грустно: – Поверьте, я сделал всё возможное, чтобы эти два чудовища дорого заплатили за свои преступления.

Замок на ул. Барятинской 100

[2] До 27 мая 1918 года всех жителей Бакинской и Елисаветпольской  губерний, исповедующих  магометанство (как шиитов, так и суннитов) в просторечии называли бакинскими татарами или персидскими татарами независимо от религиозных или языковых различий (прим. авт.).